Я пожимаю плечами. Затем, что оно мое.
— Во всяком случае, теперь понятно, что случилось с твоими рисунками.
— Неужели?
— Их, должно быть, забрали охранники, когда ты выходила из больницы. Они там не хотят, чтобы кто-то знал, как выглядит доктор Ли-зандер или другие работники больницы и как там внутри все устроено. Это слишком опасно.
В голове смешивается все, что я когда-либо слышала: передававшиеся шепотом слухи, обрывки разговоров, долетавшие издалека громкие ночные звуки. Охранники и башни. Сгоревшие здания.
— Из-за террористов?
— Точно.
Эми выключает свет, и вскоре я слышу ее ровное дыхание. Она спит. Себастиан сворачивается у меня в ногах.
Итак. Доктор Лизандер — важная особа, и мои рисунки забрали, чтобы мир не увидел ее лица. И вот теперь я нарисовала ее снова. Может, стоит спрятать рисунок получше? Такого сходства у меня еще не получалось.
Хотя я и пользовалась не той рукой.
Я одна в каком-то тесном месте. Вокруг лес.
Темно, но в правой руке у меня фонарик.
Сижу, скрестив ноги, на полу. Здесь холодно и сыро. Хочется есть. Ноги затекли, и вытянуть их некуда, но это не важно. Листы лежат на коленях, прижатые какой-то деревяшкой. Карандаш летает по бумаге, исполняя известный только мне магический танец, создавая воображаемое место, такое далекое от этого в пространстве и времени. Место, в котором я хочу быть.
Я поглощена тем, что делаю, и поначалу не слышу шагов на лестнице у меня над головой. Выключаю фонарик и задерживаю дыхание.
Шаги останавливаются ненадолго внизу, потом слышатся снова, приближаются к моему тайному убежищу. Надо что-то сделать, спрятать рисунки, но я застыла, как камень.
Свет бьет в лицо. Слепит глаза.
— Вот ты где.
Я молчу. Он видит все: рисунки, карандаш. Руку, которая его держит.
— Вставай! — бросает он.
Выбираюсь из убежища, щурясь от бьющего в глаза света.
— Ты знаешь, что и почему. Знаешь, насколько это важно. И все равно не слушаешься.
— Простите. Я больше не буду. Обещаю!
— Хватит с меня твоих обещаний. Тебе нельзя верить.
В его голосе сожаление, даже печаль.
— Дай мне свою левую руку.
Я не даю, и он сам ее хватает.
— Жаль, но тебе нужен урок.
Я даже почти верю, что ему действительно жаль, когда он ломает мои пальцы, один за другим, кирпичом.
ГЛАВА 8
Боль колет глаза, словно вонзает и поворачивает лезвие ножа.
Под языком горьковатый, металлический привкус. Я кашляю.
— Идет.
Голос мужской. Кто?
Пытаюсь открыть глаза, но они горят, словно с неба на них упало солнце. Мычу от боли.
— Кайла? — Чья-то рука касается моей. Эми. — Выключи свет, — говорит она. Свет гаснет, и я разлепляю веки и щурюсь. — Ну вот, — говорит она и улыбается.
Я на полу. Пытаюсь сесть.
— Не шевелись. — Снова мужской голос. Поворачиваюсь на звук. Парамедик? В дверном проеме белое лицо — мама.
Меня снова кладут на кровать. Эми держит капельницу. Кто-то все соединяет, еще кто-то вводит в вену иглу, и что-то теплое вливается в кровь. Боль слабеет. Я закрываю глаза.
Голоса смешиваются и уплывают.
Из-за кошмара? Не верится.
Она могла умереть...
День-два пусть полежит в постели. Обезболивающее...
Если бы Эми не проснулась, когда она упала на пол, все могло бы кончиться плохо... Последний шанс.
ГЛАВА 9
— Можно мне хотя бы книгу?
— Нет. Тебе предписано отдыхать, — говорит мама и складывает руки на груди.
— Я могу и отдыхать и читать.
— Нет.
— В больнице мне разрешали, — сообщаю я, притягивая правду за уши.
— Ты не в больнице, ты под моим наблюдением, и ты отдыхаешь. А теперь спи. — Вспугнув Себастиана, она выходит из комнаты и захлопывает за собой дверь.
Я могу убедить себя в том, что она руководствуется наилучшими намерениями. Но как же трудно отдыхать, когда кто-то заглядывает в комнату через каждые две минуты с единственной целью удостовериться, что ты действительно отдыхаешь.
Закрываю глаза. Ощущение такое, словно виски все еще сжимают тисками, хотя, конечно, утром было куда хуже: тогда даже кошачье мурлыканье отзывалось в голове барабанным боем. Пришлось попросить убрать Себастиана из комнаты. Но и уснуть я боюсь. Боюсь, что тот сон снова меня отыщет. Теперь, когда действие лекарства кончилось, случиться может что угодно.
Кошмары в больнице были ужасные, но запомнились почему-то плохо. Знаю только, что в большинстве случаев я просыпалась с криком. В самих этих кошмарах я часто убегала от чего-то, не зная, от чего именно.
Но в этот раз получилось иначе. Я помню все четко и ясно, как будто сон заново проигрывается прямо сейчас, у меня перед глазами, снова и снова. Я чувствую боль, вижу переломанные, окровавленные пальцы. Все как будто наяву.
Воспоминания словно выгравированы внутри. Такие ужасные, что их не забыть, как ни старайся. Но как раз воспоминаний у меня и не должно быть. Не должно быть ничего, что предшествовало Зачистке. Может быть, их вызвала из какого-то тайника моя попытка рисовать левой рукой?
Кто он? Реальный человек или творение моего воображения, только там и существующее? Во сне я никогда не вижу его лицо. Сначала меня ослепляет свет, потом мешают слезы и боль. Но та я, что жила во сне, знала его и даже узнавала его шаги.
Одно ясно и не подлежит сомнению. Если он настоящий, я не хочу его знать.
— Ммм?
— Извини. Разбудила? — Это Эми.
И вправду уснула. Как будто провалилась в какое-то черное, молчаливое место, неподвижное и без сновидений. Может, остаточный эффект лекарств?
— Все в порядке. Надоело лежать в кровати. Мне можно встать?
Эми качает головой.
— Она не разрешает. Тебе нужно оставаться в постели весь день. Мама всегда строго исполняет врачебные предписания, независимо от того, верит в них или нет.
— Такая скука.
— Бедняжка. Как твоя голова?
— Не очень хорошо.
— Тебе что-нибудь нужно? Ты не проголодалась?
— Нет.
Эми поворачивается к двери.
— Подожди. Сделаешь кое-что для меня?
— Что?
— Мне нужен альбом. Она забрала его, и я не могу рисовать.
Эми колеблется. Потом идет в свою комнату и тут же возвращается.
— Это подойдет? — Она протягивает блокнот для записей и карандаш.
— Вполне. Спасибо.
— Только прячь получше, —