— Ну, ногти и когти в каком-то смысле одно и… — начала Тиффани, но прикусила язык.
В конце концов, кто знает, может, старик вроде господина Нимлета и порадовался бы, узнав, что его ногти по-прежнему кого-то царапают, когда он сам уже не может встать со стула без посторонней помощи.
Кельда между тем отвела её в сторонку и сказала:
— Эта земля хранит в себе твоё имище — Тир-вар-фойн, «Земля под волной». Земля грит с тобой. А ты гришь с нею?
— Да, — сказала Тиффани. — Правда, только время от времени. Но я прислушиваюсь к ней, Джинни.
— Не кажденный день? — уточнила кельда.
— Нет, не каждый. Всё дела, дела…
— Я знаю, — сказала Джинни. — Я ведь за тобой призыриваю, сама понимать. Я гляжу за тобой в своей голове, а порой гляжу, как ты вжухаешь на метле над моей головой. И ты ж уж давно вусмерть замоталась. Памятай об этом.
Тиффани вздохнула. Она и правда до смерти устала. Всякая ведьма, которой не чуждо сострадание, ходит по домам. Вот почему она и другие ведьмы постоянно старались помочь, старались заполнить бреши в этом мире: поднести дров, поставить похлёбку на огонь, приготовить из трав лекарство для тех, кого мучает боль в ноге или ещё где, поделиться корзинкой «лишних» яиц или чистой ношеной одеждой для новорождённого с семьёй, где деньги водятся редко. И слушать — всегда слушать, как люди рассказывают о своих бедах и горестях. А эти ногти, особенно на ногах… Ох уж эти ногти. Крепкие, прямо как кремень. А если у старика совсем не осталось друзей, готовых ему помочь, его ногти отрастают так, что завиваются внутри башмаков.
А в награду за все труды — только новые труды. Тому, кто выкопал самую большую. яму, выдают самую большую лопату…
— Но сегодня, Джинни, — медленно проговорила Тиффани, — я всё-таки прислушалась к земле. И она сказала мне, что надо сходить к камням…
Невысказанный вопрос повис в воздухе.
Кельда вздохнула.
— Я покуда вижу всё токо смутно, но что-то… что-то не так, Тиффан, — сказала она. — Завесь между нашими мирами тонка, и прорвать её лехко, ты ведь знаешь. Покуда камни стоят, проход перекрыт, а Королева эльфей всё не наберётся силов посля того, как ты её прогнала из нашего миру. Навряд ли ей достанет духу снова пойти поперёк тебя, но… мне тревожно. Я чую что-то, будто туман на нас наползает…
Тиффани прикусила губу. Она знала: если кельда ощутила тревогу, это очень веская причина и самой встревожиться.
— Ты не изводись, — мягко добавила кельда, внимательно наблюдая за ней. — Ежли тебе занадобятся Фигли, они придут. А до той поры мы за тобой призырим. — Она дожевала остатки своего гигантского бутерброда и вдруг сменила тему: — У тебя вродь дружок есть, Престоном ты его кличешь. Часто вы видитесь, а? — Взгляд Джинни сделался прицельным и резким, как взмах боевого топора.
— Ну, — проговорила Тиффани, — у него много работы, да и у меня тоже. У него — в больнице, у меня — в холмах.
К своему ужасу, она почувствовала, что краснеет. Это был такой румянец, который начинается где-то внизу, чуть ли не в пальцах ног, и медленно поднимается до самой макушки, пока ты вся не станешь красная, как помидор.
Ну как так можно! Она ведь не деревенская простушка, которая завела ухажёра. Она ведьма!
— Мы пишем друг другу, — добавила Тиффани тихонько.
— И всё? Думаешь, письмов довольно?
Тиффани сглотнула комок в горле. Когда-то она думала — и все думали, — что они с Престоном Понимают Друг Друга. Он был образованным юношей и учил детей в школе, которую с недавнего времени открыли в старом амбаре Боленов. А потом он накопил достаточно денег и отправился в большой город, чтобы стать врачом. И все по-прежнему считали, что они Понимают Друг Друга, даже сами Тиффани с Престоном так считали. Вот только… делала ли она то, чего все от неё ожидали?
— Он очень хороший, рассказывает такие смешные истории и умеет обращаться со словами, — попыталась объяснить Тиффани. — Но… мы любим нашу работу. Можно сказать, что мы и есть наша работа. У Престона очень много дел в Бесплатной больнице леди Сибиллы. А я всё думаю, думаю о матушке Болен — ей так нравилось жить самой по себе на высоком пастбище, где с ней были только собаки, Гром и Молния, и… — Она умолкла, потому что Джинни положила свою коричневую, как орех, ладошку ей на руку.
— Думаешь, так оно и надо жить, милая?
— Ну, мне нравится помогать людям…
— Но кто тебе подмогнёт? Я токо и вижу, как твоё помело повсюду вжихает, да так быстро, что чуть не искрит. Ты по-за всеми приглядываешь — а кто за тобой пригляднёт? Ежли уж Престон далёко, так ведь есть ещё твой друг барон с супружницей. Им-то уж не всё равно до своих людей. Так не всё равно, что и подмогнут, ежли надо.
— Им не всё равно, — сказала Тиффани, с содроганием вспомнив, что было время, когда считалось, что они Понимают Друг Друга с Роландом, нынешним бароном.
Ну почему всем так приспичило найти ей мужа? Неужели она сама не сможет его найти, если вдруг понадобится?
— Роланд очень порядочный человек, хотя и не настолько хороший барон, каким к концу жизни стал его отец. А Летиция…
Летиция, подумала она. И Тиффани, и Летиция знали, что у Летиции есть способности к магии, но сейчас ей было не до того — она играла роль молодой баронессы. И у неё это отлично получалось. Тиффани всерьёз опасалась, что Летиция решит ограничиться обязанностями баронессы и не брать на себя ещё и ведьмовские хлопоты. В конце концов, быть баронессой — это ведь куда менее пыльная работа.
— Ты уж сделала столько, что кто другой бы и не поверил, — продолжала Джинни.
— Ну, ещё многое надо сделать, а рук не хватает, — ответила Тиффани.
Тут кельда улыбнулась ей странной улыбкой. И сказала:
— А ты знать-то даёшь кому, что тебе ещё руки нужны? Ты небось трусишься попросить, чтоб тебе помог кто. Гордость, милая, дело хорошее, да токо со временем она тебя добьёт вусмерть.
Тиффани рассмеялась:
— Джинни, ты всегда права. Но я ведьма, а у ведьм гордость в крови.
Ей вспомнилась матушка Ветровоск — ведьма, которую все остальные ведьмы считали самой мудрой и самой главной среди них. Матушка никогда не говорила ничего с гордостью, но ей и не требовалось. Гордость была частью её естества, и это всегда чувствовалось. На самом деле все качества, которые должны быть присущи настоящей ведьме, у матушки имелись в таком количестве, что хоть лопатой греби. Тиффани надеялась, что когда-нибудь и она сама станет такой