А затем, немного времени погодя, Патриций вновь вызвал руководителей Гильдии Воров и сказал, ах, да, при случае, кое-что еще. Что же именно? Ах, да…
Я знаю, кто вы, сказал он. Я знаю, где вы живете. Я знаю, на каких лошадях вы ездите. Я знаю, где ваша жена делает прическу. Я знаю, где ваши любимые дети, и сколько им сейчас лет, не тратят время даром, я знаю, где они играют. А потому давайте не забывать о том, о чем мы договорились, если не возражаете? И он улыбнулся.
И они поневоле присоединились к его улыбке.
И на самом деле он вывернулся весьма удовлетворительно, с какой точки зрения не посмотреть. Это дало руководителям Гильдии Воров слишком мало времени для того, чтобы отрастить брюшко, обзавестись гербами и проводить встречи в соответствующем здании, а не в дымных притонах, к которым никто не испытывал особой любви. Сложная система расписок и ордеров привела к тому, что каждый имел право на внимание со стороны Гильдии, впрочем никто не слишком много, и это было весьма приемлемо — по крайней мере для тех граждан, которые были в достаточной мере богаты, чтобы позволить себе достаточно приемлемые премии Гильдии, взимаемые за бесперебойную жизнь. Для этого существовало странное иностранное слово: натуральная канализация. Никто в точности не знал, что же оно значит, но Анк-Морпорк сделал его собственным.
Дозору это не нравилось, но сущей правдой было то, что Воры были значительно приемлемее во время управляемого преступления, чем даже Дозор. Кроме того Дозор должен был работать в два раза напряженнее, чтобы немного снизить уровень преступности, в то время как всей Гильдии достаточно было работать чуть меньше.
А потому город процветал, в то время как Дозор уменьшался, как бесполезный аппендикс, до горстки безработных, которых никто по здравом размышлении не мог воспринимать серьезно.
Самым последним, чего мог бы кто-либо от них пожелать, было бы то, чтобы они сунули нос в борьбу с преступлениями. Но видеть Главу Воров в затруднительном положении было бы гораздо хуже, как ощущал Патриций.
Капитан Бодряк нерешительно постучал в дверь, ибо каждый удар отзывался эхом у него в голове.
— Входите.
Бодряк снял шлем, сунул его подмышку и открыл дверь.
Скрип открывавшейся двери тупой пилой отозвался у него во лбу.
Он всегда чувствовал себя неспокойно в присутствии Люпина Обычного. Впрочем он чувствовал себя неспокойно и в присутствии лорда Ветинари — но здесь была существенная разница, беспокойство проистекало от воспитанности. И разумеется обычный страх. Поскольку он знал Люпина еще в детские годы в Тенях. Еще тогда, будучи мальчиком, тот подавал надежды. Он никогда не был предводителем шайки. Ни малейшего желания. И не обладая должной силой и выносливостью для этого. А помимо того, в чем смысл быть предводителем шайки? У каждого предводителя шайки были лейтенанты, рвущиеся на повышение. Быть предводителем шайки — это отнюдь не работа с долгими перспективами. Но в каждой шайке есть розовощекий малец, которому разрешили остаться, потому что он единственный, кого посещают умные мысли, обычно о том, что делать со старушками или незамкнутыми лавочками; таково было естественное положение Обычного в порядке явлений.
Бодряк был одним из тех середнячков, людей, говорящих фальцетом «да». Он помнил Обычного тощим мальчишкой, вечно плетущегося позади в сползающих штанах какой-то странной припрыжкой, которую он выдумал, чтобы не отставать от больших мальчиков, и вечно появлявшегося с новыми мыслями как остановить их от праздных нападок, что было обычным развлечением, если ничего более интересного не находилось под рукой. Это было превосходной подготовкой к тяготам взрослой жизни, и Обычный стал в этом не последним.
Да, оба они начинали в сточной канаве. Но Обычный прокладывал себе дорогу так, как если бы он должен быть первым, кого стоит принять, Бодряк прокладывал себе дорогу просто вперед. Каждый раз, когда казалось он должен был попасть куда угодно, он высказывал свое мнение или говорил не то. Обычно и то, и другое.
Было еще кое-что, делавшее для него пребывание рядом с Обычным неуютным. Это было четкое тикание часового механизма честолюбия.
Бодряк никогда не страдал избытком честолюбия. Подобные чувства испытывали другие.
— А, Бодряк.
— Сэр. — сказал Бодряк. Он не пытался отдать честь в случае, если выходил из строя. Он полагал, что должен иметь время выпить обед.
Обычный порылся в бумагах на столе.
— Странные дела затеваются, Бодряк. Боюсь, что на вас серьезная жалоба. — сказал он. Обычный не одел очки. Если бы он одел очки, то ему пришлось бы смотреть на Бодряка поверх них.
— Сэр?
— Один из ваших людей из Ночного Дозора. Кажется он арестовал Главу Гильдии Воров. Бодряк немного заколебался и с трудом попытался сосредоточиться. Он не был готов к подобному.
— Простите, сэр. — сказал он. — Кажется вы что-то упустили.
— Я сказал, Бодряк, что один из ваших людей арестовал Главу Гильдии Воров. — Один из моих людей?
— Да.
Разбегавшиеся нервные клетки мозга Бодряка с трудом попытались сгруппироваться. — Член Дозора? — сказал он.
Обычный невесело улыбнулся. — Связал его и оставил перед Дворцом. Боюсь, что вони будет предостаточно. Да, там была записка… э… вот она… «Этот человек обвиняется в Заговоре с целью совершения Преступления, согласно Раздела 14 (iii) Общего Акта об Уголовных Преступлениях, 1678, мною, Морковкой Чугунолитейным.» Бодряк покосился на него.
— Четырнадцать и-и-и?
— Как видите. — сказал Обычный.
— И что это значит?
— Не имею малейшего понятия. — сухо сказал Обычный. А как насчет имени… Морковка?
— Но мы не занимаемся подобными вещами! — сказал Бодряк. — Мы не должны совершать обходы, чтобы арестовать Гильдию Воров. Полагаю, что на это уйдет целый день!
— По-видимому этот Морковка думает иначе.
Капитан покачал головой и поморщился. — Морковка? Колокольчик не звякнет. Малоубедительность сказанного была понятна даже для Обычного, который моментально сбавил тон.
— Он был совершенно… — Секретарь заколебался. — Морковка, Морковка. — сказал он. — Мне уже доводилось слышать это имя. Кажется где-то записано. — Он побледнел. — Новобранец, вот оно как! Помнится, что вы мне показывали его?
Бодряк уставился на него. — А не было ли там некоего письма от, не припоминаю точно, некоего гнома…?
— О служении обществу и поддержании порядка на улицах, верно. Присягался, что его сын окажется пригодным для в Дозоре. — Секретарь рылся в своих папках.
— Что он сделал? — сказал Бодряк.
— Ничего. Только это. Ничего исключительного.
Брови у Бодряка выгнулись дугой, как-будто его мысли пытались воссоздать образ, перевернувший их новыми соображениями.
— Новобранец? —