Кирилл знал Ирину Лыкову с самого детства. Они были ровесниками и ходили в один и тот же класс школы, устроенной на Красносельской. Детей, а тем более девочек, было немного, а таких, как дочка партсекретаря, вообще ни одной. Зорин смотрел на нее издали, как на волшебное видение, не решаясь приблизиться или заговорить… Просто повсюду ходил следом и молчал, боясь и мечтая обратить на себя внимание девушки. Но зеленоглазая блондинка, с прямыми длинными волосами (что в метро было редкостью), с красиво подстриженной челкой, небрежно падающей на глаза, едва ли замечала молчаливого обожателя. В отличие от абсолютного числа своих сверстниц, ее кожа сияла чистотой, и лишь неизбежная для подземелья бледность роднила Ирину с прочими обитателями Метро. Ирина никогда не имела друзей, даже за партой она сидела одна. Детям тяжело было рядом с высокомерной девушкой, к тому же обладающей совершенно несносным характером. Лыкова не умела прощать, идти на компромиссы, договариваться, и совершенно не выносила чьего-либо превосходства: тогда ее лицо искажалось гримасой брезгливого презрения, а глаза обжигали холодом. Однако юноша не хотел признавать, что за этим стоит зависть и злопамятность. Наоборот, он замечал только милый маленький носик и улыбку, открывающую белые, ровные зубы. Он ловил эту редкие проблески радости и всегда улыбался в ответ, но Ирина была рассеянна. Кирилл ее совершенно не интересовал, а скорее всего, и раздражал.
Потом он не раз видел дочку наркома во время вояжей той на Ганзу и обратно. Девочка превратилась в девушку с фигурой под стать лицу — длинные стройные ноги, красивая грудь в сочетании с осиной талией привлекали внимание мужчин всех возрастов, а Кирилла сводили с ума. Однако девушку всегда сопровождали телохранители, и не то что поговорить, но даже просто привлечь ее мимолетный взгляд рядовому Зорину не удавалось. Кирилл никогда не признавался в этом даже себе, но от возможности вступить в отряд сталкеров он отказался именно потому, что тогда лишился бы возможности хоть изредка видеть скучающую красавицу.
«А теперь ее убьют, — думал Кирилл. — Расстреляют или, еще хлеще, наверх погонят… без химзы, без противогаза… А ей только двадцать лет!»
— Папа! — юноша посмотрел на отца. — Ее нельзя казнить!
— Почему это нельзя? — Зорин-старший нахмурил брови.
— Она женщина. Настоящие коммунисты не воюют против женщин…
— В первую очередь она Лыкова! Так? Так! — сам ответил на свой же вопрос Иван. — А значит, дочь свергнутого нами предателя, угнетателя и эксплуататора… Так? Так! И что прикажешь с ней делать? Носить ее на руках? Кормить? Одевать? Она же ни к какой работе не пригодна. Более того, как можно ей доверять? И я тебе еще вот что скажу: размножаться таким гадинам, как эта Ирина, не следует! Понимаешь?
— Я должен ее увидеть, — отцовская тирада, похоже, не достигла сознания адресата. — Как это сделать? Папа!!!
— Что, «папа»?! Что?!
— Пожалуйста! — Кирилл встал перед отцом на колени. — Где Ирина?
— Вот еще! Мало ли тварей на свете?! — Зорин отвел взгляд в сторону. — Так тебе самую ядовитую подавай!
— Пойми, мне нужно ее видеть! — в глазах юноши блестели слезы. — Нужно с ней поговорить!
Иван, не мигая, смотрел на сына.
— Где Ирина?!
— Сын…
Кирилл резко оттолкнул потянувшуюся руку отца.
— Где Ирина?!
Зорин встал, отошел в противоположный угол палатки. Произнес глухо:
— К ней нельзя… она политическая…
— Отец!
— Без разрешения не пустят! Будь ты хоть самим Лениным или… — Зорин запнулся. — Папой Римским.
— ТАК ВЫПИШИ МНЕ ЭТО РАЗРЕШЕНИЕ!!!
Иван обернулся и строго посмотрел на сына. Юноша был в исступлении. Зорин постоял еще немного, видимо что-то обдумывая. Потом подошел к столу, сел, медленно достал из тумбочки лист бумаги и, положив его перед собой, полез в карман за ручкой…
* * *— Семенов! — начальник смены на Проспекте мира вышел из подсобки в крайнем раздражении.
После вчерашней дикой попойки вид у него был заспанный и помятый. Кровь еще не разгладила кожу щеки, на которой отпечатали причудливые узоры складки рукава, тетрадка, край которой угадывался в резкой прямой линии, и два непонятных предмета, оставивших глубокие борозды.
— Семенов! — крикнул он, хватаясь за голову. — Харэ стучать! И так башка раскалывается!
Пространство вокруг наполнял далекий металлический стук. Бам! Бам! Бам! Бам! Будто молотком по мозгу. Сменный не выдержал и снова позвал Семенова.
— Так это не я, товарищ старшина! — сказал солдат, подбежав к начальнику. — Это в герму стучат…
— И давно?
Голова ужасно болела.
— Давно! — довольный ответом Семенов улыбнулся.
— А что ж ты меня не позвал?!! — рявкнул на паренька старшина.
— Дык, это… — смутился боец. — Найти вас никак не могли…
Старшина лишь махнул рукой и направился к шлюзовой камере, которая служила источником немалого дохода. Открывание гермодверей, по любому поводу и без, категорически запрещалось. Соблюдение непроницаемости было вопросом жизни и смерти. Радиационная пыль, мутанты и атаки неприятеля являлись достаточным аргументом для того, чтобы массивные ворота оставались наглухо закрытыми, а использовался лишь узкий коридорчик с автоматизированной системой шлюзов и камерой дезактивации. Но такие коридоры имелись далеко не везде. Поэтому те станции-счастливицы, которые владели выходами на поверхность, не только в любое время пропускали за добычей своих сталкеров, но и брали за это немалую пошлину с чужих. Через окошко из бронированного стекла можно было легко разглядеть численность и вид скопившихся у ворот существ. В прежние времена, когда работала внешняя фотокамера, не требовалось даже выходить к первой двери, но уже лет десять как сложная видеотехника приказала долго жить.
Крепкий удар подкованным ботинком по шлюзовой двери сразу прекратил дробь с внешней стороны, и там воцарилась полная тишина, но в голове старшины шум все еще раздавался.
— Открывайте скорей! У нас раненый! — у окошка маячили две фигуры.
— Люди, — пробормотал сменный и задумчиво посмотрел в сторону Семенова. — Да-а-а уж… раненый… — протянул он. — И угораздило заступить старшим именно сегодня…
По створке снова ударили. Мужчина очнулся.
— Пароль! — потребовал старшина.
— Какой пароль?!
За дверью послышался слабый стон. А может, это жалобно отозвалась больная голова.
— Мы не с вашей станции… Мы вообще не с Ганзы…
— Вход тридцать патронов. С человека.
— Открывай скорей, сукин ты сын! Получишь вдвое!
Начальник смены тяжело вздохнул и развернулся, чтобы отойти от входа в шлюзовую. Дверь камеры очистки медленно закрылась за ним.
— Ладно… — мужчина сделал еще пару шагов и остановился, пытаясь собраться с мыслями. — Кирюхин, Власов, готовьте раствор! Сейчас этих, с поверхности, будете чистить! Потом в карантин их. А я пошел докладывать о незваных гостях.
* * *На станции Сталинская, бессменной столице северо-востока Красной ветки, жизнь текла по привычному распорядку. Казалось, что смены руководства никто и