Хорь внимательно посмотрел на товарища, покачал головой.
Но ничего не сказал, усмехнулся и пришпорил коня.
Толпа зевак разбрелась: кто-то вернулся в трактир, кто-то пошёл по своим делам. И только один, закутанный в серый плащ, стоял и смотрел из-под капюшона вслед ускакавшим броднику, русичу и франку.
Из записей штабс-капитана Ярилова А. К.
г. Берлин, 11 марта 1924 года
…бедно, но чистенько. Всё в Германии теперь так, и этот гаштет не стал исключением. Немцы, ограбленные лягушатниками в Версале, стоически переживают тяжёлые времена, но даже голодают как-то по-европейски – со скорбным и решительным выражением лица. А я вспоминаю Петроград, зиму восемнадцатого, и наши посиделки под свечу и морковный чай. Поэта-футуриста Грицевца, который читал свои совершенно бесформенные, как глыбы замёрзшего в вокзальном сортире дерьма, стихи. Поэт тогда приехал с фронта, где получил от Троцкого именной браунинг. Мне думается, что его просто не знали, как спровадить, вот и пришлось откупаться машинкой. Хотя сам Грицевец утверждает, будто большевики после его гениальных выступлений бросались в бой подобно взбесившимся демонам. Я в это верю. Мне самому после его дебелых строк хочется кого-нибудь убить.
Дрын революции – рви нутро!Имперьялистов гром громи!Грохот грудей пролетарских… и что-то там ещё такое же, нелепое и гремящее, как сияющий медный таз, в котором мама делала крыжовниковое варенье.
Тогда, в восемнадцатом, поэт перенюхал кокаину и пристрелил из браунинга дворовую собаку. Притащил в квартиру несчастное животное, ободрал в ванной, забрызгав стены. Сварил и сожрал.
Мне пришлось ходить бриться к соседям.
Так вот, вчера я встретил этого «певца революции» в берлинском гаштете, и пришлось угощать пивом и ужасными сосисками. Хозяин заверял, что сосиски из конины. Но меня не проведёшь, я великолепно могу отличить конину от кошатины.
Грицевец бежал из совдепии и нынче счастлив. Рассказывал, что буханка хлеба из прогорклой муки пополам с отрубями стоит в Петрограде пять миллионов рублей. Что ж, по крайней мере, благодаря большевикам русский пролетариат теперь научится арифметическим действиям с большими числами. У немцев дела не лучше, есть уже купюры в сто миллионов марок.
Самая страшная несправедливость двадцатого столетия – это гибель двух великих империй. Два народа, шедшие рука об руку весь прошлый век, победившие совместно наполеоновскую заразу, были перессорены самым предательским образом – и теперь пожинают плоды глупой вражды. Мы и они умели воевать на совесть, до последнего вздоха – и неистово истребляли друг друга. Вместо того, чтобы обернуть штыки против своих настоящих врагов. Теперь обе нации оказались в могиле, самостоятельно вырытой проигравшими Великую войну.
Я не знаю, вылечит ли меня доктор Думкопф от кошмаров. Но вот от терзающего меня чувства вины не избавят ни германский эскулап, ни Бог, ни дьявол. И смерть не принесёт облегчения – кипя в адском котле, я буду мучительно вновь и вновь проживать эти годы и думать, почему же нам не удалось довести до конца задуманное.
Отчего мы не смогли изменить прошлое? Или – смогли, но не так, как надо?
Мне очень не хватает теперь отца Василия. Медового запаха свечного воска, наших разговоров. Его рассказов об удивительных путешествиях, о диких просторах Азии, о загадочном Тибете. Его неколебимой веры в людей, в справедливость, в Россию.
Когда он и экспедиция исчезли в синей вспышке у степной каменной бабы, я подумал, что погибли все.
Но сегодняшний сон принёс восхитительно ясную картину. Впервые за много месяцев мне приснились не ошмётки дохлой лошади, заброшенные на дерево взрывом снаряда, и не ограбленные, раздетые мёртвые юнкера на рельсах под Ростовом.
Я увидел, как старец Василий идёт навстречу рассвету по изумрудной степи с оранжевыми пятнышками цветов, тёплый ветер треплет его изношенное рубище, а по правую руку синеют отроги Алтая. Две трети тяжёлого пути пройдено, и впереди – дикие монгольские степи.
Неужели они всё-таки дошли? И исполнили Великую Миссию? Спасли и Россию, и всю цивилизацию от жестокости нашествия Чингисхана?
И если дошли – почему всё так паршиво в моём настоящем времени?
Почему?
* * *Пока заехали на рынок, пока неспешно добрались до стоянки – началась уже ночь, вывалила из рваного мешка звёзды-светлячки. У костра дремал Азамат. Проснулся, зашипел на витязей:
– Где болтались? Бек про вас два раза спрашивал. Хорь, ты всё не угомонишься? Тебе-то лучше не показываться на глаза никому, тут немало таких, в Шарукани, кто захочет твою башку от шеи отбить.
– Да куда им, увечным, – расхохотался бродник и хлопнул по плечу франка, – когда я и сам любого побью, а уж с такими товарищами, как Анри, и против целого вражьего войска можно на сечу выходить.
Азамат покачал головой, проворчал:
– Не, ты своей смертью не помрёшь, пустомеля. Не зарубят – так вздёрнут на виселице, яко разбойника.
Хорь протянул кыпчаку кусок пахучего балыка, завёрнутый в чистую тряпицу:
– Полакомься лучше, на рынке тебе купил. Может, добрее станешь. А для воина нет ничего почётнее, чем в бою сгинуть, с вострой сабелькой в руке. Всяко веселее, чем на вонючей кошме с блохами от старости.
– Это да, – согласился Азамат и с наслаждением впился в копчёную рыбу, текущую жиром.
Дмитрий нырнул в темноту и, стараясь не шуметь, отправился к кибитке Юлдуз. Тихо позвал:
– Солнышко, я тут тебе сладенького принёс. И мёд, и изюм, и яблочек мочёных.
Тонкая кисть схватила за рукав, втянула в палатку. Безошибочно встретились губы в кромешной тьме.
Потом отстранилась, тихо рассмеялась:
– Ты у меня – самый сладкий. Лучше любого мёда.
* * *Хорь и Анри разбудили Дмитрия перед рассветом. Седлали коней. Русич, хоть и с запинкой, но справился сам – Хорь не торопил, подсказывал. Мерин Харлей тоже терпеливо отнёсся к экзерцициям Дмитрия, только один раз всхрапнул и мотнул сердито лохматой башкой, когда русич неосторожно прищемил ему губу уздечкой.
А потом поехали неторопливо через степь, навстречу нарождающемуся солнцу. Изморозь ещё покрывала метёлки ковыля, но с каждым днём становилось теплее, и появились первые весенние запахи – мокрой просыпающейся земли, южного ветра.
Спешились на взгорке над рекой. Хорь, став вдруг серьёзным, сказал:
– Ты, Дмитрий, должен стать настоящим воином. То, что твой дух крепок, а тело послушно, ты уже доказал. Но надобно овладеть многими умениями, которым нас, бродников, учат с малого детства. Да и у кыпчаков так заведено: трёхлетние мальчонки уже на баранах катаются, держась за шерсть ручонками, а в шесть лет с игрушечными луками балуются. Если франка спросить – так и он расскажет, что мастерски мечом владеть его, небось, отец учил с малолетства. Я уж не знаю, из какого ты рода, Дмитрий. Явно – не воинского сословия. Из духовных, наверное: и языки превзошёл, и грамоте обучен, говоришь гладко. Так ведь? Попович ты?
– Я… – растерялся Ярилов, – я, пожалуй, из