— Хатчмейер? Ты что, обалдел? — удивилась Соня. Френсик протестующе помахал вилкой с длинной макарониной.
— Ну-ну, выбирай выражения. Я тебе не хиппи.
— А Хатчмейер тебе не «Олимпия Пресс»[6]. Он мещанин до мозга костей и к этой книге близко не подойдет.
— Подойдет, если подманим, — сказал Френсик.
— Подманим? — недоверчиво спросила Соня. — Это как?
— Я, собственно, решил запродать книгу самому что ни на есть почтенному лондонскому издателю, — сказал Френсик, — а уж потом перепродать права Хатчмейеру в Америку.
— Кому же это ты здесь запродашь?
— Коркадилам, — сказал Френсик.
— Старинная, обомшелая фирма, — покачала головой Соня.
— Вот именно. — сказал Френсик. — Престижная. И на грани банкротства.
— Им сто лет назад надо было отделаться от половины своих авторов, — сказала Соня.
— Ладно от авторов, лучше бы отделались от главы фирмы, от самого сэра Кларенса. Ты его некролог читала? Оказалось — нет, не читала.
— Очень любопытно. И поучительно. Сколько, ах, сколько у него заслуг перед Литературой! То бишь сколько напечатал он поэтов и романистов, которых никто не читал и не читает! В итоге — банкротство.
— Вот, значит, и не смогут они купить «Девства ради помедлите о мужчины».
— Купят, куда они денутся? — сказал Френсик. — На похоронах сэра Кларенса я перекинулся парой слов с Джефри Коркадилом. Он по стопам отца не пойдет. Коркадилы выкарабкиваются из восемнадцатого столетия, и Джефри нужен бестселлер. Они возьмут «Девство», а мы пощупаем Хатчмейера.
— И, по-твоему, на Хатчмейера это подействует? — усомнилась Соня. — Что ему Коркадилы?
— Как что, а почет? — сказал Френсик. — У них же монументальное прошлое. На камин-то Шелли опирался, в кресле-то непорожняя миссис Гаскелл сидела, а на ковер и вовсе Теннисона стошнило. А сколько первоизданий! Хоть и не вся «великая традиция», а все же изрядный кусок истории литературы. И в такую преподобную компанию Коркадилы возьмут наш роман — за бесценок, конечно.
— Ты думаешь, автору этого хватит? А деньги ему нипочем?
— Деньги он получит от Хатчмейера. Мы его, голубчика, хорошенько выдоим. Но автор, конечно, небывалый.
— Судя по книге — да, — сказала Соня. — А еще почему?
— Непробиваемый аноним, — сказал Френсик и изложил инструкции мистера Кэдволладайна. — Так что у нас своя рука владыка, — заключил он.
— Дело за псевдонимом, — сказала Соня. — Убьем-ка мы сразу двух зайцев: пусть автора зовут Питер Пипер. Хоть раз в жизни увидит человек свое имя на книжной обложке.
— Ты права, — грустно согласился Френсик. — Боюсь, что иначе бедняге Пиперу не видать этого как своих ушей.
— Вдобавок сэкономишь на ежегодном обеде и не придется читать новую версию «Поисков утраченного детства». У него какой сейчас образец?
— Томас Манн, — вздохнул Френсик. — Фразы на две страницы — заранее ужас берет! А ты думаешь, можно эдак-то разделаться с его литературными мечтаниями?
— Как знать? — возразила Соня. — Поглядит человек на свою напечатанную фамилию, почувствует себя на какое-то время автором — может, и хватит с него?
— Да, уж либо так, либо никак, это я более чем головой ручаюсь, — сказал Френсик.
— Ну вот, и ему кое-что перепадет.
После обеда Френсик отправил рукопись Коркадилам. На титульном листе, под заглавием, Соня припечатала «сочинение Питера Пипера». Френсик долго, убедительно разъяснял по телефону ситуацию Джефри Коркадилу и запер свой кабинет вполне собой довольный.
Через неделю редколлегия Коркадилов обсуждала «Девства ради помедлите о мужчины» перед лицом прошлого, осенявшего развалины их издательской репутации. Панельные стены зала заседаний были обвешаны портретами знаменитых покойников. Шелли среди них не было, миссис Гаскелл — тоже; их замещали меньшие светила. В застекленных шкафах выстроились первоиздания, а музейные витрины хранили писательские реликвии. Перья гусиные и перья стальные, послужившие автору «Уэверли»[7], перочинные ножички, чернильница, которую Троллоп будто бы забыл в поезде, песочница Саути и даже кусочек промокашки, который, будучи поднесен e зеркалу, обнаруживал, что Генри Джеймс однажды, на удивление потомству, написал пошлое слово «дорогая».
Посреди этого музея, за овальным столом орехового дерева, сидели, соблюдая еженедельный обряд, директор издательства мистер Уилберфорс и главный редактор мистер Тэйт. Они прихлебывали мадеру, грызли тминные печеньица и неодобрительно поглядывали то на рукопись, лежавшую перед ними, то на Джефри Коркадила. Трудно сказать, что им больше не нравилось — она или он. Замшевый костюм в обтяжку и вышитая сорочка Джефри Коркадила были совсем не к месту. Сэр Кларенс весьма бы не одобрил. Мистер Уилберфорс подлил себе мадеры и покачал головой.
— Я категорически против, — сказал он. — По-моему, совершенно несуразно и даже непредставимо, чтобы мы освятили своим именем, титуловали бы, так сказать, публикацию этого… опуса.
— Вам что, книжка не понравилась? — спросил Джефри.
— Не по-нра-ви-лась? Да с моей стороны просто подвиг, что я ее дочитал.
— Ну, на всех не угодишь.
— Нам никогда и не предлагали ничего подобного. Все-таки таки подумать о собственной репутации…
— И о собственном превышении кредита, — сказал Джефри. — Говоря напрямик, нам надо выбирать между репутацией и банкротством.
— Но зачем же такая, бывают и другие книги, — взмолился мистер Тэйт. — Вы ее хоть прочли?
— А как же, — кивнул Джефри. — Я знаю, отец мой взял себе за правило не читать никого после Мередита, но я…
— Ваш бедный отец, — с чувством сказал мистер Уилберфорс, — должно быть, ворочается в гробу при одной мысли о…
— Да-да, именно в гробу, где к нему, надо полагать, скоро присоединится так называемая героиня этого омерзительного романа, — добавил мистер Тэйт.
Джефри поправил сбившийся локон.
— Помнится, папу кремировали, так что затруднительно ему будет ворочаться, а ей — присоединяться, — небрежно заметил он. Мистер Уилберфорс и мистер Тэйт стали торжественны, а Джефри вернул на лицо дружелюбную улыбку. — Итак, насколько я понял, ваши возражения сводятся к тому, что в романе описана любовная связь семнадцатилетнего юноши и восьмидесятилетней женщины?
— Да, — сказал мистер Уилберфорс громче обычного. — Хотя как тут можно говорить о ЛЮБОВНОЙ связи?..
— Ну, сексуальные отношения. Что спорить о словах?
— Нет-нет, не в словах дело, — сказал мистер Тэйт. — И даже не в отношениях. Это бы все еще ничего. Где об отношениях, там пусть, куда ни шло. Ужасает то, что между отношениями. Я и понятия не имел… впрочем, не важно. Но это же просто кошмар какой-то.
— Вот ради этих самых пассажей между отношениями, — сказал Джефри, — книгу и будут раскупать.
Мистер Уилберфорс недоверчиво покачал головой.
— Лично я склонен думать, что мы идем на риск, на опаснейший риск судебного преследования за непристойность, — сказал он. — И обоснованного преследования.
— Именно, именно, — отозвался мистер Тэйт. — Да что тут, возьмите хоть сцену с креслом-качалкой и душем…
— Умоляю, — простонал мистер Уилберфорс. — Хватит уж того, что мы это прочли и похоронили в памяти. Неужели нужна еще эксгумация?
— Уместное слово, — сказал мистер Тэйт. — Даже и самое заглавие…
— Ладно, ладно, — сказал Джефри. — Согласен, все это несколько безвкусно, однако же…
— Что значит