— И ничто и никто не мог забрать его у нее, — продолжала Антуанетта. — Вспомни последний год, проведенный в доме с соломенной крышей, и подумай о том, что она сделала.
Той ночью я спрашивала себя: неужели она так сильно любила отца, что совершила самое низкое предательство, лишь бы удержать его?
Зажглась еще одна сигарета, пока я размышляла, смогу ли когда-нибудь получить от нее ответ хотя бы на один из моих вопросов, объяснит ли она когда-нибудь то, что произошло, или же она так долго прожила, отрицая очевидное, что ее совесть оказалась надежно погребенной?
Чувствуя навалившуюся усталость, я закрыла глаза и, медленно проваливаясь в сон, вернулась в домик с соломенной крышей.
Череда почти неосязаемых изменений, произошедших в течение последующих двух лет, постепенно надорвала ткань моей жизни. Когда мне хотелось утешения, я пыталась вызвать в памяти лицо моей английской бабушки, вспоминала о том, какой любимой и защищенной чувствовала себя рядом с ней. Вспоминала я и то время, когда мы с матерью жили вдвоем, когда она играла со мной, читала мне любимые сказки на ночь, когда я просто чувствовала себя счастливой. Лежа по ночам в постели, чувствуя, как мной овладевает отчаяние, я пыталась ухватиться за эти иллюзорные воспоминания, снова ощутить их тепло, но с каждым днем они все больше отдалялись от меня, становясь недосягаемыми.
Между мной и матерью разверзлась пропасть, и я уже не могла переступить через нее. Ушли в прошлое дни, когда она, чтобы сделать мне сюрприз, договаривалась с соседом о поездке в город и встречала меня у школы. Ушли в прошлое дни, когда она с улыбкой слушала мою бесконечную болтовню или же часами шила мне красивые платья. Вместо любящей, веселой матери появилась незнакомая женщина, постепенно вселявшаяся в ее тело, пока мама, которую я знала, не исчезла вовсе. У этой незнакомки совсем не было времени на меня. Не понимая, в чем провинилась, я чувствовала себя несчастной и одинокой.
В начале летних каникул я поняла, что моим поездкам к бабушке и дедушке пришел конец, поскольку мама объявила, что я больше не буду учиться в городе. Она записала меня в местную сельскую школу, которая находилась в четырех милях от нашего дома.
Я не могла остановить подступавших к глазам слез, но яростно моргала, чтобы прогнать их, уже научившись не показывать своей слабости. Вместо того чтобы расплакаться перед матерью, я взяла Джуди на прогулку и, едва оказавшись за воротами, дала волю слезам. Мне больше не суждено было видеть мою лучшую подругу, ощущать дружеское внимание девочек, с которыми я надеялась учиться много лет, самостоятельно ходить в гости к бабушке и дедушке, общаться со своими родственниками, к которым я так привыкла. Перспектива была слишком мрачной, чтобы с ней примириться.
В то лето я поняла, что такое одиночество, и ощущение, которому я, будучи слишком маленькой, никак не могла дать определение, поселилось во мне: ощущение предательства.
Наступил сентябрь, а вместе с ним и первый день в моей новой школе, незадолго до моего седьмого дня рождения. На этот раз я не испытывала радостного волнения, надевая старую школьную форму и готовясь совершить свою первую долгую пешую прогулку. В то время общественного транспорта практически не было, не говоря уже о школьном автобусе. Мне оставалось лишь вспоминать дни прошлого сентября и наши с мамой короткие прогулки до школы. Отныне мне предстояло каждый день одной проходить четыре мили до школы и столько же обратно.
В первый раз дорога показалась мне бесконечной. По пути попадались лишь редкие коттеджи, да и те не радовали глаз. Потратив на дорогу больше часа, я удивлялась тому, что вообще смогла найти школу. Другие ученики приезжали на велосипедах или тоже шли пешком, и тогда я впервые поняла, что буду учиться в смешанной школе. До сих пор я училась в школе для девочек. Расправив плечи, словно приготовившись к грядущим испытаниям, я вошла в здание и отправилась на поиски учительницы.
Школьное здание было совсем не похоже на радующее глаз строение из красного кирпича, к которому я привыкла. Это было низкое, серое, утилитарное здание, разделенное на две классные комнаты, одна из которых предназначалась для занятий с детьми до восьми лет, а другая — для занятий с детьми от восьми до одиннадцати лет. Во дворе не было лужайки с газоном, на которой можно было бы играть на переменах; ее заменяла бетонная площадка. Похоже, здешняя администрация считала, что ее вполне достаточно для прогулок сотни школьников.
Когда наступила перемена, рядом со мной не оказалось Дженни, которая познакомила бы меня с учениками, не услышала я и дружеского смеха ребят, означавшего, что я стала частью их компании; вместо этого сбившиеся в группки дети, одетые в разношерстную форму, уставились на меня с нескрываемой подозрительностью.
Ученики — в основном дети рабочих местных ферм — посмеивались над моим английским акцентом, моей старой формой из частной школы, которую родители, поскольку она была не сношена, заставили меня надеть, а учителя попросту не замечали меня.
Пришло время ланча, и шумные дети группками или парами ринулись в маленькую столовую занимать места для своих друзей. Смущенная, я огляделась по сторонам в поисках свободного места. Заметив одно в дальнем конце стола, я поставила свой рюкзак на стул и встала в очередь за едой. Подавали картофельное пюре с говядиной и тушеной капустой, и пока я молча проталкивала в себя это месиво, пришло понимание того, что меня окружает совершенно иной мир, в котором я больше не Анни-нет, а чужая для всех. Гордость заставляла меня сидеть тихо, не реагируя на ухмылки одноклассников, в которых угадывалась скрытая враждебность, с годами ставшая для меня привычной, а тогда еще совершенно незнакомая и дикая.
Время шло к зиме, дни становились короче, принося ранние сумерки, и четырехмильная дорога домой с каждым днем казалась мне все длиннее. Заросли кустарников и деревьев отбрасывали зловещие тени, превращая некогда даже приятную прогулку в страшное испытание.
Страх темноты усиливался, и сумеречные тени превратились в моих врагов. Я пыталась идти быстрее, но школьный рюкзак, набитый учебниками по чтению и арифметике, карандашами и ручками, казалось, с каждым шагом становился все тяжелее. В середине октября, когда после полудня сразу наступал вечер, подули сильные ветра,