Теперь, когда Гивинов не стало, отец снова стал наведываться ко мне в спальню. В те дни, когда он собирался задержаться после работы, он уезжал в город на своей машине. Возвращался он, когда мы с мамой уже спали, каждая в своей комнате, в разных концах дома. В моей спальне было темно, лишь ясными ночами в комнату сочился лунный свет. Я часто проваливалась в сон, воображая нарисованное на луне доброе и веселое мужское лицо. Фонарик я давно потеряла, мою лампу мать забрала, и лишь свеча помогала мне пробираться по коридору к себе. Лежа в темноте со сжатыми кулаками, я крепко зажмуривалась в надежде на то, что если я не открою глаза, он не появится. Но он всегда появлялся. Я пыталась забраться глубже под одеяло. Но потом чувствовала холод, когда он стаскивал одеяло и задирал мою фланелевую сорочку. Он шептал мне на ухо: — Тебе ведь это нравится, Антуанетта, правда?

Я молчала.

Он говорил:

— Ты ведь хочешь получить немного карманных денег?

Он доставал монетку в полкроны и запихивал ее в мой кулак. Потом снимал брюки. Я навсегда запомнила его запах. Перегар от виски, табачная вонь, потное тело — дезодорантом он не пользовался. Он залезал на меня. Теперь, когда я стала чуть старше, он позволял себе проникать глубже, хотя по-прежнему проявлял осторожность. Даже сквозь закрытые веки я чувствовала его тяжелый взгляд. Он приказывал мне открыть глаза. Я не хотела. Уже тогда он бил меня за это. После судорожных вздохов он скатывался с меня, быстро одевался и шел в постель к матери. Я оставалась с зажатой в кулаке монеткой в полкроны.

Чем чаще он меня навещал, тем агрессивнее становилось его поведение. Как-то вечером я играла в бывшей гостиной миссис Гивин. Я ушла туда, чтобы побыть одной, подальше от родителей. Он вошел с газетой, сел. У меня в руках была трещотка, и я просто забавлялась ей, прислушиваясь к звукам, которые она издавала. Потом я почувствовала, что он смотрит на меня.

— Антуанетта, — сказал он, — прекрати это, прекрати сейчас же.

От страха я подпрыгнула. Трещотка выпала у меня из рук, издав свой прощальный писк. Казалось, он только этого и ждал. Он схватил меня за шиворот и с силой швырнул на пол.

— Если я сказал прекратить, значит, надо прекратить немедленно! — заорал он.

Часто по ночам я просыпалась от ставшего уже привычным кошмара. Мне снилось, что я падаю, проваливаясь в темноту. И в этот кошмар являлся отец, который будил меня. После его ухода заснуть было не так-то легко. По утрам я чувствовала усталость, когда спускалась на кухню, чтобы принести себе горячей воды для ванны. Я всегда старалась тщательно подмываться после его ночных визитов. Мне трудно вспомнить, что именно я тогда чувствовала, но, скорее всего, ничего.

Теперь, когда его визиты стали частыми, я регулярно получала «карманные деньги» и снова могла тратить их на покупку конфет для завоевывания друзей. Дети, как животные, чувствуют того, кто слаб, кто не похож на других, уязвим. Даже притом что это были хорошо воспитанные дети, не приученные к жестокости, они испытывали инстинктивную неприязнь по отношению ко мне. Так что после занятий, оставаясь на обеды в школе, я старалась по возможности избегать общения со сверстницами и садилась либо с младшими школьницами, с которыми могла играть, либо со старшеклассницами, которые были добры ко мне. После обеда я проводила свободное время в библиотеке, где делала домашние задания. Я знала, что в школе меня не любят, и догадывалась, что для учителей это тоже не секрет. Внешне со мной были любезны, но я чувствовала себя чужой в этой школе. В десять лет я перестала надеяться на то, что меня полюбят.

Дорога домой на автобусе занимала около получаса, и я старалась дочитать те параграфы учебников, которые, я знала, будут спрашивать на следующий день. Однажды вечером на одной из остановок в автобус зашел мой отец и сел не рядом, а напротив, чтобы смотреть на меня. На его лице была улыбка отца-весельчака. Но я уже не верила ей. В тот вечер я не смогла найти свой проездной билет. Я чувствовала на себе взгляд отца и от страха никак не могла найти билет ни в рюкзаке, ни в карманах. Шепотом я обратилась к кондуктору:

— Я не могу найти свой билет. Пожалуйста, не говорите моему отцу.

Но кондуктор лишь рассмеялся. Он знал, что у меня проездной на неделю, потому что работал в этом автобусе каждый день.

— Ничего страшного, — сказал он. — Да отец и не будет тебя ругать. Посмотри на него. Он же улыбается. Не будь глупой.

Действительно, передо мной сидел улыбающийся отец, но я видела его налитые кровью глаза. И тут он подмигнул мне. Я хорошо знала этот жест. Та поездка показалась мне вечностью, хотя мы проехали всего несколько миль. Было очень темно, когда мы вышли из автобуса, и очень холодно. Как только автобус скрылся из виду, отец схватил меня, как я и ожидала. И ударил. Прямо по спине, грубо придерживая одной рукой. Он колотил меня, тряс. Я не плакала и не кричала. Во всяком случае, тогда. Я не издала ни звука. Я давно уже перестала кричать при нем. Но пока он вел меня к дому, слезы все-таки катились по моим щекам. Мама наверняка видела их следы. Но ничего не сказала. Я съела ужин, слишком расстроенная, чтобы хотеть есть, и слишком испуганная, чтобы от него отказаться. Потом доделала оставшиеся уроки и пошла спать. Наверное, в тот день мне стало ясно, что я не тот ребенок, который все время пытается разозлить своих родителей, просто один из моих родителей все время ищет предлог, чтобы меня наказать и ударить.

В ту ночь отец пришел ко мне, когда я еще не спала. Он сорвал с меня одеяло. Я почувствовала, что он как-то особенно агрессивен, очень испугалась и заплакала.

— Я не хочу карманных денег, — бормотала я сквозь слезы. — Я не хочу, чтобы ты это делал со мной. — У меня начиналась истерика, но я