— Не будем перегибать. Мертвеца они вполне могут взять из осветителей, — отвечает Луи.
Жером объясняет, что привык устраивать бойню в своих сценариях. Никак не может удержаться, чтобы не усеять их жмуриками, не говоря о парочке взрывов, чтобы увязать все в единое целое. Луи чуть насмешливо осведомляется, было ли по ним что-нибудь снято, и Жером вдруг сразу опускает глаза.
Повисает неловкость…
Не надо большого ума, чтобы догадаться: промашка вышла. Луи этим смущен даже больше Жерома, но как ни в чем не бывало продолжает:
— Тут нам придется довольствоваться всего одним трупом. При случае сможем добавить раненых, повязки и все такое, но большего нам Сегюре не позволит.
— В конце концов, какая разница, если это все равно никто не увидит, — отвечает Жером.
— Боюсь, что за четыре месяца ежедневного показа мы этих шестерых персонажей быстро исчерпаем, — замечаю я.
— Можно с ними поиграть в духе Беккета, — говорит Луи. — Два чудака сидят вокруг деревянного ящика и несут всякую бредятину по кругу, и время от времени кто-нибудь из них чистит зубы, чтобы добавить немого действия.
— Не вижу, что вас пугает, — говорит Матильда. — Дайте мне только пару в спальне, желательно мужчину и женщину, я вам одна пол-квоты покрою.
Сказано с такой самоуверенностью, что может быть только правдой.
Из живота Жерома доносится зловещее урчание. Он пытается заглушить его рукой.
— Расходы нам не возмещают и талоны в ресторан не дают, — уточняет Луи. — Но зато открыли кредит во «Флай пицце», достаточно только позвонить.
Жером тут же срывает трубку. А я вижу, как по коридору проходит странное создание, чудовищно странное, что-то среднее между красавицей и природным катаклизмом. Никто ее не заметил, так что я предпочитаю не тыкать пальцем, уверенный, что это галлюцинация. Вслед за ней проплывают еще две великанши. Вспоминаю про фильм с карликами.
— Эта «Сага» беспокоит меня больше, чем я ожидал, — говорит Луи. — Я уже тридцать лет ковыряюсь в нашем ремесле, но впервые меня просят сделать что угодно, то есть все, что мне взбредет в голову. Все, что я хочу. Такое, на минуточку, что-то да означает. Хотя еще сам не знаю, что именно — кошмар посредственности или запоздалую мечту.
— Учитывая, сколько они нам платят, я склонен думать, что к кошмару посредственности, — говорит Жером, высматривая доставщика пиццы в окошко.
— Мы об этом уже говорили, Луи, я еще не могу решиться писать дерьмо в моем возрасте.
— Ах, Марко, Марко, не рассчитывайте на эту идиотскую «Сагу», чтобы сделать себе имя!
— Быть может, она мне позволит жить своим ремеслом, пусть даже нищенски. Это уже счастье. Сегодня утром я проснулся как сценарист, ел как сценарист, у меня уже привычки и заботы как у сценариста, потому что с сегодняшнего утра я сценарист, черт подери!
Не знаю, что на меня нашло, чтобы ляпнуть такую глупость. Может, я и в этом повел себя как сценарист.
— В таком случае не будем терять ни минуты, живо за работу, — говорит Луи. — Этот день надо отметить белым камешком. Какое сегодня?
— Двадцать девятое сентября.
— Постараемся, чтобы двадцать девятое сентября осталось в Истории. В конце концов, История — отчасти наша работа.
* * *
Через два часа «Сага» все еще не зачата, но мы, ее родители, уже преодолели первую ступень любовного сближения перед решающим соитием. Сближения вкрадчивого, сплошь из пристальных, изучающих взглядов и неуверенных предложений, рискующих показаться смешными. Мы поступили как все — начали с банальностей и общих мест, чтобы отбросить их с дивным чувством, что нам это заповедано. Сперва мы все вчетвером заговорили о деньгах, насилии, а главное, о сексе. Насчет отправных тем не придумали ничего, но они, слава богу, приходят сами собой. Поскольку угождать никому не надо, нам остается удовольствие от собственных грез — последняя защита от скуки и дурного настроения. Если получаешь удовольствие, выдумывая кучу всякой чепухи, значит одним махом приобретаешь силы для долгой работы. Сразу же определилась тенденция: не отвергать ни одного предложения, каким бы вздорным оно ни казалось.
Неуверенно начав с дурацкого предложения Сегюре, мы перенесли действие в современный дом, где на лестничной площадке встречаются две семьи. Одна совершенно классическая: отец — управленец, мать неполный день занята в благотворительной организации, дочь-студентка изучает философию, а шестнадцатилетний сын — второгодник. Другая семья не такая типичная, скорее даже с приветом. Она вернулась во Францию недавно, проведя двадцать лет в Соединенных Штатах (идея Жерома). Отец — гитарист рок-группы — был популярен в шестидесятых, но все еще играет. Мать — секретарша в издательстве, выпускающем книги по искусству, двадцатипятилетний сынок хочет стать агентом Интерпола (как раз сдает экзамены), а его пятнадцатилетняя сестра — вундеркинд (наделена столь исключительным умом, что никто из родных не в силах ее понять. Идея Матильды, которую мы и не пытались оспаривать, пускай сама выкручивается). Все это было еще совершенно не окончательно, но представляло собой зыбкую основу для согласованных действий. Часов около трех мы для разрядки опять заказали пиццу, подбирая имена всем этим славным людям. Для заурядной семейки посыпались: Мартине, Портье, Тиссерон, Гарнье и прочая, прочая.
— Мне бы хотелось избежать всяких ксенофобских или религиозных намеков, но перегибать палку тоже не стоит. Можно найти и получше, — заявил Луи.
Я вспомнил своих соседей по лестничной площадке по фамилии Авуан, немного напоминающих это семейство. У них еще синий «сафран», никогда не превышающий тридцати километров в час. Оказалось, что Матильдиных зовут Дюран-Коше. У меня с моими Авуанами был бледный вид.
— А как вам фамилия Матиньон? — поинтересовался Жером. — Серж и Клодина Матиньон.
Все захотят узнать, во что вляпалась чета Матиньон.
— Ни в коем случае! — возражает Матильда. — Так зовут одного старичка, который поддерживает мою мать с тех пор, как отец нас покинул.
— Тоже Серж?
— Нет, не Серж, но все равно неудобно.
— У него бессонница? — спросил Жером.
— Нет, а что?
— Он завтракает в четыре утра?
— Нет.
— Его видеомагнитофон поражен проклятием и включается ночью сам собой?
Она пожимает плечами.
— Как же тогда ваш Матиньон увидит эту идиотскую «Сагу»? Он никогда ничего не узнает, наша драма как раз в этом. Вы можете выдать хоть его настоящее имя, хоть номер страховки, хоть нежные словечки, которые он лепечет после оргазма, — все, потому что он никогда не узнает о наших историях.
— Нам же сказали, Матильда, делаем все, что хотим!
— А я говорю: только не Матиньон.
— Френель вам подойдет? — предлагает Луи. — Кто-нибудь спускал с лестницы Сержа или Мари Френель? Резал, шантажировал? Ладно, тогда с этим покончено. Как назовем их американских соседей?
Жером предложил фамилию Каллахан, так звали Клинта Иствуда в «Грязном Гарри».
Чтобы угодить и ему, соглашаемся единогласно. Итак, мы имеем Уолтера и Джейн Каллахан, а также их деток —