Джона смеется:

– Вы сумасшедшая.

Она пожимает плечами.

– Возможно. А вы?

Она снова светит в него фонариком. Он представляет, что она видит: косматая, неухоженная борода, землистое лицо, потухший взгляд человека, утратившего надежду. Он похож на бомжа, а не на учителя музыки.

– Я иду домой.

– Дорогу знаете?

– Разумеется. – Он встает и внимательно смотрит на нее. – Как-то вы легко одеты.

– Я не подумала, что ночью будет так холодно.

Он шагает прочь.

– Вы идете?

Она секунду стоит в нерешительности, потом идет следом за ним. Он собирается избегать мощеных дорожек – он знает, как выбраться из садов, минуя ворота, – и просит ее выключить фонарик. Смелая девушка, думает он, так спокойно идет с незнакомцем. Но она, кажется, упивается собственным безрассудством, как будто затеяла приключение, о котором потом можно будет рассказывать друзьям. Может быть, она скажет им правду: Там на скамейке сидел мужик, весь какой-то унылый. Как в воду опущенный. Он бы ничего мне не сделал. Он был слабым, как лопнувший воздушный шарик.

Они пробираются сквозь Барбарисовую лощину. Джона вдруг понимает, что ему начинают нравиться их совместное преступление и бесшумный, уверенный шаг сообщницы. Они не видят, куда ступают, но она совершенно спокойно идет вперед, словно доверяет земле у себя под ногами. Джона откуда-то знает, что она слушает ночной сад: сок, текущий в древесных стволах, затихающий шелест птичьих крыльев. Над головой раскинулось звездное небо. Джона и его безымянная спутница действуют на удивление слаженно, хотя видят друг друга впервые. Собственно, даже не видят, но каждый чувствует, где сейчас другой, когда надо пригнуться или свернуть, чтобы не влезть в крапиву, – оба на миг замирают, когда в воздух взмывает большая птица, возможно, сова, потревоженная их шагами. Он улыбается своей сообщнице, и, возможно, она улыбается в ответ – в темноте не понять.

Они пересекают дорожку, идущую параллельно главной аллее, и ныряют в подлесок. Джона просит ему посветить. Девушка включает фонарик, луч ощупывает кирпичную стену, находит старую дверь, которой давно перестали пользоваться. Над дверью – статуя единорога. Джона ведет свою спутницу дальше, сквозь густой кустарник, туда, где земля поднимается пологим склоном. Он предлагает ей встать ему на руки. Потом поднимает ее, придерживая за костлявые лодыжки. И вот она наверху, уже перекинула ногу через стену. Джона перелезает следом и спрыгивает на тротуар Кью-роуд.

При свете уличных фонарей становится видно, что она старше, чем ему представлялось. Лет двадцать пять – двадцать семь. Ее короткие черные волосы наводят на мысли об озорных эльфах. Челка неровная, как будто она подстригла ее сама.

Она отмечает их благополучный побег кривоватой улыбкой.

– Спасибо. Наверное, еще увидимся.

– Далеко вам до дома?

– До Долстона далековато. – Ее взгляд протягивается по улице. Она чешет ногу. Наверное, все-таки обожглась крапивой. Потом нехотя спрашивает: – Здесь поблизости есть какое-нибудь кафе?

– Уже почти час ночи. – Джона