Шарп усмехнулся:
— Этим арестантам, неудачникам и пьяницам удалось поджарить вам перышки.
— Не стану отрицать, — нисколько не обиделся Полман, — но им не устоять перед громадной армией Наполеона. Никому не устоять. А когда французы озаботятся постройкой настоящего флота, друг мой, весь мир запляшет под их дудку.
— А вы? — спросил Шарп. — Где будете плясать вы?
— Возможно, в Ганновере, — пожал плечами Полман. — Куплю большой дом, набью его девками и буду себе посиживать у окошка. Или поселюсь во Франции. Француженки самые аппетитные, Шарп. Главный урок, который я извлек из этой жизни, — все бабы любят деньжата. Как вы думаете, почему леди Грейс вышла замуж за лорда Уильяма? — Германец мотнул головой в сторону шканцев, где ее светлость прогуливалась в сопровождении служанки. — Кстати, как продвигается ваша военная кампания?
— Какая кампания? — буркнул Шарп, не желая понимать намеков.
Полман рассмеялся:
— Тогда, может быть, позволите пригласить вас на ужин?
Шарп и сам знал, что одержим леди Грейс. С думами о ней он засыпал вечером и просыпался поутру. Она казалась такой неприступной, такой бесстрастной и нелюдимой, и это делало одержимость Шарпа еще сильнее. Ее светлость разговаривала с Шарпом лишь однажды и, когда Шарп пытался спросить ее о чем-нибудь во время ужина, надменно отворачивалась.
Шарп думал о леди Грейс постоянно, все время высматривал ее на палубе, одновременно стараясь не выдать своих чувств. Думы о предмете страсти заполняли пустые часы плавания. Попутный ветер наполнял паруса «Каллиопы», и каждый день лейтенант Тафнелл докладывал о продвижении конвоя вперед: семьдесят две мили, шестьдесят восемь, семьдесят.
Несмотря на сухую и солнечную погоду, корабль, казалось, гнил изнутри. Вода проникала сквозь щели орудийных портов нижней палубы. Палуба, на которой жил Шарп, никогда не бывала сухой, да и вся «Каллиопа», как бы ярко ни палило тропическое солнце, сочилась гнилой вонючей жидкостью, кишела крысами и покрывалась плесенью. Матросы постоянно откачивали воду при помощи четырех корабельных помп, но ее все прибывало. По деревянным желобам вода попадала в трюм, откуда низвергалась за борт, и так без конца.
На четвертую ночь плавания козы заболели и почти все передохли, поэтому обитатели нижней палубы лишились молока. Свежие продукты закончились, и пассажирам приходилось довольствоваться пересоленными, жесткими и прогорклыми. Дурнопахнущая вода годилась только для крепчайшего чая. С помощью фильтра Шарпу удавалось немного отсеять грязь, но вкус от этого нисколько не улучшался. Спустя две недели фильтр окончательно засорился, и Шарпу пришлось выбросить чудо-машину за борт. Он пил арак и кислое пиво, а за ужином в капитанской каюте вино — кислое, словно уксус.
Завтрак подавался в восемь утра. Пассажиров нижней палубы делили на группы по десять человек, которые отправлялись на камбуз к котлу с густой овсянкой. Варево представляло собой смесь толокна и ошметков мяса или жилистой сушеной рыбы, плававших в пригорелой и комковатой массе. По воскресеньям подавали соленую рыбу и галеты — твердые как камни. Перед едой пассажиры долго стучали ими об стол, чтобы выбить долгоносиков. Эти галеты можно было жевать целый день, а иногда на зубах скрипели особенно упрямые насекомые. Чай полагался в четыре пополудни, но только пассажирам, которые путешествовали на корме. Прочим оставалось ждать ужина, который состоял все из той же сушеной рыбы, галет и жесткого сыра, в котором красные черви проделывали причудливые туннели.
— Человеческие существа не должны так питаться, — вздрагивая, жаловался Малахия Брейсуэйт после одного особенно отвратительного ужина.
Он стоял рядом с Шарпом на верхней палубе, любуясь великолепным закатом.
— Разве вам это впервой? Чем вы питались на пути в Индию?
— Тогда я состоял секретарем при одном лондонском коммерсанте, — величественно отвечал Брейсуэйт, — который кормил меня в своей каюте. Однако лорд Уильям рассуждает иначе, — отвечал секретарь обиженно.
Бедный, но гордый Брейсуэйт был к тому же крайне самолюбив. Дни он проводил в каюте лорда Уильяма, который сочинял отчет для Ост-Индской компании. Отчет содержал предложения по будущему управлению Индией, и Брейсуэйт с удовольствием отдавался работе, однако вечером секретарь вынужден был спускаться вниз. Он стыдился того, что путешествует на убогой нижней палубе, ненавидел вонючий котел на камбузе и пушечные стрельбы. Брейсуэйт считал, что его нельзя ставить на одну доску с камердинером лорда Уильяма и служанкой леди Грейс.
— Я — оксфордский выпускник, — гордо заявил он Шарпу.
— Как вы поступили на службу к лорду Уильяму? — спросил Шарп.
На мгновение Брейсуэйт задумался, словно искал в вопросе подвох, но, не найдя его, отвечал:
— Предыдущий секретарь умер в Калькутте от укуса змеи. Лорд Уильям взял меня на его место.
— Теперь вы жалеете об этом?
— Вовсе нет! — горячо возразил Брейсуэйт. — Его светлость — человек выдающийся. На короткой ноге с самим премьер-министром, — продолжал Брейсуэйт доверительным тоном. — На самом деле отчет, который мы составляем, предназначен не для Компании, а для самого Питта! От предложений лорда Уильяма зависит очень многое. Возможно, вскоре ему предложат министерский портфель, а года через два его светлость вполне может занять пост министра иностранных дел. Как думаете, что ждет тогда его секретаря?
— Лорд Уильям по горло загрузит вас работой, — предположил Шарп.
— А я надеюсь, что стану весьма влиятельным человеком, — признался Брейсуэйт, — наверняка у его светлости будет один из самых блистательных домов в столице, а леди Грейс станет хозяйкой блестящего салона.
— Если станет немного разговорчивее, — заметил Шарп. — Со мной она едва ли обмолвилась парой слов.
— А чего вы хотели? — сердито воскликнул Брейсуэйт. — Леди Грейс привыкла к самым утонченным беседам. — В надежде увидеть ее светлость Брейсуэйт поднял глаза на шканцы. — Ах, она просто ангел, Шарп! — неожиданно выпалил секретарь. — Мне еще не приходилось встречать женщину из высшего света, подобную ей! А как умна! Я закончил Оксфорд, но «Георгики» она цитирует куда свободнее меня.
Знать бы, о чем это он, тоскливо подумал Шарп, но, желая продолжить разговор о леди Грейс, заметил лишь:
— Ее светлость — очень красивая женщина.
— Красивая? — саркастически переспросил секретарь. — Да она просто образец женских добродетелей, ума и красоты!
Шарп рассмеялся:
— Вижу, вы сохнете по ней, Брейсуэйт.
Секретарь бросил на прапорщика испепеляющий взгляд:
— Если бы не ваша репутация грубого вояки, я счел бы последнее замечание весьма оскорбительным.
— Может быть, я и грубый вояка, — поддел собеседника Шарп, — но сегодня вечером не вы, а я обедаю с ее светлостью.
Впрочем, хвастать Шарпу было особенно нечем — леди Грейс по-прежнему не заговаривала с ним и едва ли замечала его присутствие за столом, да и кормили знатных пассажиров немногим лучше, чем бедноту. В обеденной зале подавали дохлых тушеных гусей, от которых нестерпимо несло уксусом. Капитан Кромвель особенно налегал на свинину с горошком, хотя горох так высох, что стал похожим на дробь, а пересоленная свинина на вкус напоминала старую дубленую кожу. Был еще пудинг, а иногда