Изо всех мест, которые мы посетили тем летом, Лайм я нашла наиболее привлекательным. К тому времени уже наступил сентябрь — месяц, который своей кротостью и золотистым светом способен скрасить даже самый мрачный уголок Англии. Нас встретила хорошая погода, и мы были совершенно свободны и предоставлены самим себе. Наконец я могла составить собственное мнение о городе, в котором мы могли бы поселиться.
Лайм-Реджис — это город, подчинившийся ландшафту, а не заставивший окружающую природу подчиниться себе. Холмы, подступающие к городу, настолько круты, что дилижансы не могут по ним спускаться — пассажиры сходят у трактира «Куинз-армз» в Чармуте или на перекрестке в Аплайме и доставляются вниз в экипажах. Узкая дорога ведет к берегу, затем быстро поворачивается к морю и снова устремляется к холмам, словно хотела лишь бросить взгляд на волны, прежде чем спастись бегством. Самый низкий край берега, гам, где крошечная речушка Лайм впадает в море, соседствует с городской площадью. Там, наискосок от таможни и Курзала, стоит гостиница «Три чаши», которая будто хвастается своими тремя стеклянными люстрами и прекрасным эркером, выходящим на берег. Дома выстроены от центра вдоль берега и вверх по реке, а магазины и прилавки городского рынка взбираются вверх по Брод-стрит. Лайм не строился по архитектурному плану, как Бат, Челтнем или Брайтон, но извивается то в одну сторону, то в другую, словно напрасно пытаясь убежать и от холмов, и от моря, заранее зная, что это ему не удастся.
Но это не все, что можно сказать о Лайме. Там как будто расположены бок о бок две деревни, соединенные маленьким песчаным пляжем. Именно на нем выстроились в ряд яркие купальни, ожидая притока посетителей. Другой Лайм, на западной оконечности пляжа, будто заключает залив в свои объятия. Над ним возвышается Кобб, длинная скала из серого камня, которая изгибается, уходя под воду и прикрывая берег, тем самым создавая спокойную бухту для рыбацких лодок и торговых судов, приходящих сюда отовсюду. Кобб имеет несколько футов в высоту и достаточно широк, чтобы по нему можно было прогуливаться втроем, держась за руки, что и делают многие отдыхающие, потому что оттуда открывается чудесный вид на город и на живописную береговую линию за пологими холмами, окрашенными в зеленые, серые и коричневые тона.
Бат и Брайтон красивы, несмотря на свои невзрачные окрестности; стройные здания с их гладким каменными фасадами создают искусную атмосферу, которая радует глаз. Лайм же красив благодаря своим окрестностям и несмотря на свои довольно невзрачные дома. Он мне сразу понравился.
Мои сестры тоже остались довольны Лаймом, но по другим причинам. С Маргарет все было просто: она стала королевой балов, устраиваемых в Лайме. В свои восемнадцать она была свежей, живой и настолько миловидной, насколько вообще может быть урожденная Филпот. У нее были прелестные колечки черных волос и длинные руки, которые она предпочитала держать приподнятыми, чтобы окружающие могли восхититься их изящными очертаниями. Если лицо у нее было слегка длинноватым, губы немного тонкими, а ключицы несколько выступающими, то в ту пору, когда ей было восемнадцать, это не имело никакого значения. По крайней мере, она была избавлена от моей острой челюсти или от злополучного роста Луизы. Мало кто мог сравниться с нею в то лето в Лайме, и джентльмены уделяли ей больше внимания, нежели в Веймуте или Брайтоне, где у нее могло быть куда больше соперниц. Маргарет была счастлива. Она жила от бала до бала, заполняя дни в промежутках игрою в карты, чаепитиями в Курзале, купанием в море и прогулками по Коббу в обществе новых друзей и подруг, которых она себе здесь завела.
Луизу не заботили ни балы, ни карты, но она вскоре обнаружила луга вблизи утесов к западу от города с удивительной флорой и дикими, уединенными тропами, обрамленными плющом. Это несказанно тешило ее склонную к уединению натуру. К тому же она с детства проявляла интерес к ботанике.
Что до меня, то я нашла свое занятие в Лайме однажды утром, на прогулке по пляжу Монмут, к западу от Кобба. Мы присоединились к своим друзьям по Веймуту, Дёрхэмам, чтобы обследовать любопытный каменный уступ, прозванный Змеиным кладбищем и открывавшийся только во время отлива. Это оказалось дальше, чем мы думали, и продвигаться по каменистому берегу было трудно. Я вынуждена была все время смотреть под ноги, чтобы не наткнуться на скальные обломки. Ступив между двумя камнями, я заметила странный голыш, украшенный полосатым узором. Наклонившись, я подняла его — в первый из многих тысяч раз, кои мне предстояло сделать в своей жизни. Он имел спиралевидную форму, со складками, шедшими с равномерными интервалами вокруг сердцевины, и походил на змею, которая свернулась вокруг себя самой, так что кончик хвоста оказался в центре. Симметричный узор так радовал глаз, что я почувствовала, что должна сохранить его, хотя и понятия не имела, что это такое. Я лишь понимала, что это не могло быть простым камнем.
Я показала его Луизе и Маргарет, а потом семейству из Веймута.
— А, так это змеиный камень, — объявила миссис Дёрхэм.
Я едва не выронила находку, хотя логика говорила мне, что змея не могла быть живой. Но это не могло быть и просто камнем. Тогда я поняла, что это такое.
— Это… окаменелость, так? — Я использовала это слово с некоторым колебанием, ибо не была уверена, что семейство из Веймута окажется с ним знакомым.
Конечно, я читала об окаменелостях и видела некоторые из них, выставленные под стеклом в Британском музее, но не знала, что их так легко можно найти на пляже.
— Полагаю, что так, — сказал мистер Дёрхэм. — Такие штуковины часто здесь находят. Некоторые из местных называют их антиками.
— А где ее голова? — спросила Маргарет. — Похоже, ее отрубили.
— Возможно, отвалилась, — предположила мисс Дёрхэм. — Где вы нашли этот змеиный камень, мисс Филпот?
Я указала место, и все мы его осмотрели, но не увидели головы змеи, лежавшей поблизости. Вскоре остальные утратили интерес к антикам и пошли дальше. Я искала немного дольше, затем последовала за ними, время от времени разжимая пальцы, чтобы посмотреть на этот свой первый образчик того, что в скором времени мне предстояло называть аммонитом. Держать в руках тело какой-то твари, что бы она собой ни представляла, было странно, но это же доставляло мне и удовольствие. Сжимать в руке этот твердый предмет было так же приятно, как опираться на трость или на перила лестницы.
В конце