Я дорожила обществом Мэри и по другим причинам. Она научила меня многим вещам: как море формирует вдоль берега каменные уступы и в каком из них вероятнее всего можно найти окаменелости; как обнаруживать вертикальные трещины в обрывах, предостерегающие о возможности оползня; где выбираться на утесы, если прилив все-таки отсечет нас от берега.
Кроме того, она была приятна в качестве компаньонки. В некоторых смыслах Лайм был более свободным местом, чем Лондон: например, я могла сама ходить по городу, не нуждаясь в сопровождении своих сестер или Бесси. На пляже, однако, часто бывало пустынно, если не считать нескольких рыбаков, проверяющих ловушки для крабов, или путешественников, проходивших во время отлива между Чармутом и Лаймом. Пляж не считался местом, куда девушка могла отправляться на самостоятельную прогулку. Позже, когда я стала старше и когда меня меньше стало заботить, что обо мне подумают другие, я выходила на пляж и в одиночку. Но в те ранние дни я предпочитала общество спутников. Иногда мне удавалось уговорить пойти со мной Маргарет или Луизу, и порой они даже находили вполне любопытные окаменелости. Хотя Маргарет терпеть не могла пачкать руки, она выглядывала камни железного колчедана, потому что ей нравился его золотистый блеск. Луиза сетовала на безжизненность камня в сравнении с красотой растений, но иногда все же взбиралась на утесы и изучала стебли морской травы через свое увеличительное стекло.
Мы проводили много времени на участке взморья между Лаймом и Чармутом, растянувшемся на милю. К востоку от дома Эннингов, в конце Пушечного утеса, берег резко изгибается влево, так что из города пляж становится невидимым. Этот берег на протяжении нескольких сотен ярдов граничит с Церковными утесами, сформированными тем, что называется голубым лейасом — слоями известняка и глинистого сланца голубовато-серого оттенка, образующими полосатый узор. Затем пляж мягко поворачивает вправо, прежде чем выпрямиться по направлению к Чармуту. Вдоль изгиба высоко над пляжем нависает Блэк-Вен, огромный оползень, превративший утесы, располагавшиеся ближе к пляжу, в крутой слой аргиллита. И Церковные утесы, и Блэк-Вен содержат в себе множество окаменелостей, которые со временем постепенно сползают на берег. Именно там Мэри нашла многие лучшие свои образцы. И там же нам пришлось пережить много довольно тяжелых испытаний.
На второй год нашего пребывания в Лайме Маргарет наконец удачно устроилась в своей новой жизни. Она была молода, морской воздух придал ей свежий цвет лица, и, будучи здесь новенькой, она стала объектом большого внимания среди развлекающейся публики. Вскоре у нее появились любимые партнеры для виста, компаньонки для купания, а также семьи, готовые торжественно прогуливаться с ней по Коббу. Во время сезона бал в Курзале устраивали каждый вторник, и Маргарет не пропускала ни одного танца, сделавшись всеобщей любимицей благодаря своим легким ножкам. Иногда мы с Луизой сопровождали ее, но скоро она нашла себе более интересных друзей: семьи из Лондона, Бристоля или Эксетера, выезжавшие в Лайм на лето, а также нескольких избранных местных жителей. Мы с Луизой испытали облегчение, когда отпала необходимость всякий раз отправляться на бал. С той поры как годы назад мне довелось подслушать убийственное замечание касательно моей челюсти, я никогда не чувствовала себя комфортно в людных местах, предпочитая сидеть и смотреть или, еще лучше, читать у себя дома. Сто пятьдесят фунтов в год, распределяемые среди трех сестер, не давали нам возможности покупать новые книги, абонементная же библиотека Лайма состояла в основном из старых романов, но я настаивала, чтобы на Рождество или день рождения мне не дарили бы ничего, кроме книг по естественной истории. Я обходилась без новой шали, чтобы вместо этого иметь возможность купить книгу. А еще нужные книги одалживали мне мои друзья из Лондона.
Сестры не жаловались на то, что скучают по лондонской жизни. Быть в центре внимания жителей скромного городка больше устраивало Маргарет, чем незаметное существование среди тысяч и тысяч девушек в лондонском обществе. Луиза тоже казалась довольной, потому что сельский покой вполне соответствовал ее характеру. Она любила сад у коттеджа Морли с его видом на залив и старыми деревьями в нашем саду. Этот сад был намного больше того, что имелся у нас на Ред-Лайон-сквер. Там у нас, конечно, были садовники, теперь же Луиза почти всю работу с удовольствием делала сама. Климат тоже бросал ей вызов, ибо соленый ветер требовал высаживать более стойкие растения, нежели те, что процветают под мягким лондонским небом, — можжевельник и шалфей, армерию и синеголовник. Она выращивала замечательные кусты роз, более красивые, нежели те, что были у нас в Блумсбери.
Из нас троих я больше всех думала о Лондоне. Мне недоставало обращения с друзьями, обмена интересными мнениями. В Лондоне мы жили в кругу адвокатских семей, и светские мероприятия не только развлекали, но и умственно стимулировали наше развитие. Частенько сиживала я с братом и его друзьями за обедом, когда они обсуждали, каковы перспективы у Наполеона, или следует ли Питту снова становиться премьер-министром, или что надлежит делать с работорговлей? Время от времени я даже вносила свой посильный вклад в общий интеллектуальный разговор.
В Лайме, однако, я подобных бесед не слышала. Хотя у меня имелось мое увлечение ископаемыми находками, обсудить его я могла лишь с очень немногими соседями. Читая Хаттона, Кювье, Вернера, Ламарка или других натурфилософов, я не имела возможности обратиться к друзьям с вопросом, как они воспринимают радикальные идеи этих ученых. Горожан Лайма окружали весьма примечательные природные феномены, но они не выказывали к ним большого любопытства. Вместо этого они говорили о погоде и приливах, рыбной ловле и урожаях, отдыхающих и летнем сезоне. Можно было подумать, что они должны всерьез задуматься