— Катастрофа!
Как я порадовался в эту минуту, что, занятый своими ботинками, он не обратил на меня никакого внимания! Ведь именно при этом человеке разыгралась та ужасная сцена с Бегджаном!
Я торопливо стал счищать грязь с его ботинок, а когда взялся за щетки, заметил легкую тень, которая легла на порог моей будки: передо мной стояла улыбающаяся Зияда!
Я так и застыл с поднятыми щетками в руках. Как она меня нашла? И зачем?
Зияда, будто не замечая моего смущения, протянула завернутые в газету туфли.
— Пожалуйста, если не трудно, поднови их. Я на обратном пути заберу.
Пижон, рассевшийся было на стуле, мигом вскочил с места и предложил Зияде сесть.
— Честь и слава женщинам! Не уступать им место — феодализм! Катастрофа! Прошу, прошу, я могу и обождать.
Несмотря на возражения, он принудил Зияду сесть, а сам пристроился на скамеечке. Волей-неволей я был вынужден взяться за туфли девушки. А язык пижона — про себя я окрестил этого типа Катастрофой — работал безостановочно:
— Навои изрек: „Творец создал стан ее по длине ее кос“. Гениальные слова! Катастрофа! Верьте мне, я окончил филологический факультет!..
Его словоизвержения, особенно намек на прекрасные косы Зияды, раздражали меня. Но и Катастрофа заметил, что Зияда не обращает на его слова никакого внимания, зато ко мне подчеркнуто доброжелательна. Тогда он попытался унизить меня.
— Жалкое занятие — чистка обуви! Эта работа не имеет будущего. При коммунизме те, у кого нет иной профессии, останутся на бобах — их заменят автоматы…
Я изо всех сил работал щетками. Хотелось одного: чтобы Зияда поскорее ушла. Но она спокойно взглянула на Катастрофу и ответила:
— Конечно, не у всех профессий есть будущее, так же как и не у всех людей. Наиболее полезны те, кто умеет работать головой и руками, а не только языком.
Я ликовал. „Умница, Зияда! Молодчина!“ — кричал я про себя, а щетки мои работали всё проворнее.
Однако Катастрофа, видно, был из числа тех типов, кому все как с гуся вода.
— Три ноль в вашу пользу! — вскричал он, будто они с Зиядой вели самый дружеский разговор, а потом сделал даже попытку проводить ее, не дочистив свой второй ботинок.
Я сердито напомнил ему об этом. Он посмотрел растерянно вслед Зияде, которая дружески простилась со мной, а в его сторону даже не взглянула, и со вздохом снова уселся на стул. Нет, положительно человек этот был наглецом невероятным: он и вздохнул-то нарочито громко, вроде бы с издевкой. Мол, ничего, на этот раз не выгорело, зато в другой все будет в порядке.
А я-то боялся, что Зияда станет презирать мою работу!
Вечером, когда студенты наши ушли гулять, а я сидел на скамейке, отдыхая после работы, подошла Зияда. Она стала передразнивать Катастрофу: как он вскочил со стула, расшаркался, как со сладкой улыбочкой раскрывал рот, говорил. Я не мог удержаться от смеха. Вот уж не догадывался, что она такая мастерица высмеивать глупое и нелепое.
— Воровать стыдно, лодырничать стыдно, — вдруг серьезно сказала Зияда. — Но ни одна профессия не может быть постыдной. А ведь ты еще и учишься…
Девушка говорила именно те слова, которые были мне важнее всего.
… Само собой получилось, что мы нередко стали вместе проводить свободное время. Сидели на скамеечке напротив возведенных до половины стен моего будущего дома, вели нескончаемые разговоры и не могли наговориться. Зияда делилась своими мечтами: „Поехать бы после школы в Ташкент или в Москву… Выучиться, а после полететь на Луну, к звездам…“ Я тоже мечтал: „Эх, если бы скинуть наконец эту страшную тяжесть, которая легла на мои плечи из-за преступлений отца. Чтобы, как и все остальные, ходить с высоко поднятой головой!“
Но, разумеется, я не мог об этом говорить Зияде и поэтому лишь молча слушал, а потом начинал рассказывать о своих товарищах, о том, как мы жили с мамой в колхозе.
Мы засиживались допоздна. Луна то выглядывала из-за облаков, то снова пряталась. Желали спокойной ночи, проходя мимо, студенты. Иногда бабушка звала Зияду в окно:
— Милая, поздно уже, иди-ка домой.
Тогда обычно раздавался голос мамы:
— Оставьте их, пусть поболтают.
Так шли дни.
Лето кончилось, наступила зима. Сидеть на скамейке стало холодно. Теперь либо я забегал к Зияде, либо она к нам. Старшие в это не вмешивались.
Между прочим, после стычки с Катастрофой я уже не старался прятать глаза от людей, а смело смотрел в лица прохожим и звонко постукивал щетками: „Заходите, у кого ботинки не в порядке, есть самый лучший крем!“
6
Незаметно подошла весна. Теплыми дождями омылись улицы, зеленая бахрома украсила кусты и деревья.
А в моей жизни одновременно произошли три важных события: я возвел с помощью Февраля и его товарищей крышу и мы перебрались из-под навеса, кое-как превращенного мной в зимнее помещение, в настоящий дом, правда не совсем еще отделанный. Все весенние экзамены в вечерней школе я сдал на „отлично“, а кроме того, меня вызвал к себе директор комбината и сообщил, что собирается серьезно подумать о моем будущем.
— Ты парень толковый, понятливый. Переведу-ка я тебя в ремонтную мастерскую, а там, глядишь, и мастером модельной обуви станешь, — сказал он.
Я слышал, что отдельные ремонтные будки объединили в мастерскую, и, конечно, обрадовался. Поблагодарил директора. Ведь мастерская — это что-то вроде завода, и я уже не буду чувствовать себя так одиноко.
— А на мастера быстро можно выучиться? — спросил я на всякий случай.
— Помогут. У тебя дело пойдет. Сначала будешь учеником. Мы тебе и учителя подобрали: Бегджана-агу.
Я похолодел.
— Бегджана-агу? Что вы, он меня учить не станет!.. Он меня недолюбливает…
— Почему? — удивился директор.
На этот вопрос я не решился ответить и молча потупился.
— Да почему ты это вообразил? — снова повторил директор. — Нет, ты ошибся! Ведь он сам попросил тебя в ученики. Так и сказал: „А мне давайте Камала“. В общем, путаешь ты что-то. Сдавай свою будку — и прямо к Бегджану.
На душе у меня стало немного полегче, но я все еще боялся верить.
— И в вечерней школе я учусь… Как быть с занятиями?
Директор нахмурился.
— Вечерами же учишься, да и то не каждый день. А знать настоящее ремесло никогда не помешает: захочешь — сапоги сошьешь, захочешь — дамские туфельки наимоднейшие…
Я еще раз поблагодарил директора и вышел. Мама была дома, но я не решился рассказать ей о своей новой работе: сомневался, возьмет ли меня Бегджан в ученики.
Утром, хоть и с опаской, а все же отправился в мастерскую. Вхожу в первую комнату… Большой стол покрыт зеленым сукном, а за столом —