Ева проскользнула в постель и легла рядом с Ромером.
– Я нарушил все свои правила, ты понимаешь это? – спросил он.
– Не все, а только лишь одно, – возразила Ева, прижимаясь к нему. – Это не конец света.
– Извини за торопливость. Не хватает практики. А ты чертовски симпатичная и сексуальная.
– Я не обижаюсь. Обними меня.
Ромер обнял ее, и Ева прижалась к нему, чувствуя напряжения мускулов его плеч, глубокую борозду позвоночника вдоль спины. Он казался таким большим рядом с ней, словно был другой породы. «Именно этого я и хотела, – подумала Ева, – именно этого мне и не хватало». Она прижалась лицом к его плечу и втянула воздух.
– А ты не девственница.
– Нет. А ты?
– Побойся Бога, я – мужчина средних лет.
– А что, бывают девственники и средних лет.
Ромер рассмеялся, и она пробежала рукой по его телу сверху вниз. Его грудь и небольшой животик были покрыты жесткой растительностью. Ева почувствовала, как от легкого сжатия ее пальцев твердел его пенис. Он не брился с утра, и ее губы и подбородок царапались о щетину. Она целовала его шею, целовала соски, почувствовав тяжесть его бедра на своем бедре. Она ведь этого и хотела: вот они – масса, мускулы, сила мужчины. А она рядом с ним такая маленькая и хрупкая. Ромер с легкостью перевернул ее на спину, и груз его тела расплющил ее по простыне.
– Ева Делекторская, – сказал он. – Кто бы мог подумать?
Он нежно поцеловал ее, а она раскинула ноги, чтобы принять его.
– Лукас Ромер, – сказала она. – Мой, мой, мой…
Он уперся руками, подняв свое тело над ней.
– Обещай, что ты никому не расскажешь, хотя… – Ромер специально не закончил фразу, чтобы подразнить ее.
– Обещаю, – сказала Ева, а про себя подумала: «Кому мне рассказывать? Диэдри, Сильвии, Блайтсвуду? Ну что за дурак!».
– Хотя… – продолжил Ромер, – благодаря тебе, Ева Делекторская, – он опустил голову, чтобы быстро чмокнуть ее в губы, – мы все едем в Соединенные Штаты Америки.
6
Девушка из Германии
В СУББОТУ УТРОМ МЫ С ЙОХЕНОМ отправились в торговый центр Вестгейт в Оксфорде – типичная галерея магазинов, бетон, уродство, но очень удобно, как, впрочем, и в большинстве подобных мест – купить Йохену новую пижаму (поскольку он собирался ночевать у бабушки) и заплатить предпоследний взнос за купленную в декабре в кредит кухонную плиту. Мы оставили машину на Броуд-стрит и прошли к Корнмаркет-стрит, магазины на которой только начинали работать. Несмотря на то, что день сегодня обещал снова быть жарким и солнечным, в воздухе, казалось, появилось недолгое ощущение утренней свежести – так хотелось убедить себя в том, что такие жаркие солнечные дни все еще являются исключением и они вовсе не наскучили и не утомили. Улицы были подметены, урны вычищены, а до липкого автобусно-туристического кошмара, который являла собой субботняя Корнмаркет-стрит, оставался еще час-другой.
Йохен потянул меня за руку в обратную сторону, к витрине игрушечного магазина.
– Посмотри, мамочка, как здорово.
Он показывал на пластиковый космический пистолет, украшенный различными штучками-дрючками.
– А можно мне такой на день рождения? – грустно спросил он. – На день рождения и на следующее Рождество.
– Нет. Я купила тебе прекрасную новую энциклопедию.
– Ты опять со мной шутишь, – изрек он мрачно. – Не шути так.
– В жизни нужно иногда шутить, мой дорогой, – ответила я, взяла сына за руку, и мы свернули на Квин-стрит. – А иначе никак.
– Смотря какая шутка, – сказал он. – Некоторые шутки вовсе не смешные.
– Ну хорошо. Пусть у тебя будет этот пистолет. А энциклопедию я пошлю какому-нибудь африканскому мальчику.
– Какому еще мальчику?
– Найду какому. Знаешь, таких мальчиков, которые любят энциклопедии, – полно.
– Смотри – вон Хамид.
В конце Квин-стрит была небольшая площадь с обелиском. Первоначально спроектированная, очевидно, как скромное общественное место в застроенной в стиле эпохи Эдуарда VII части города, площадь в ходе современных преобразований стала служить чем-то вроде дворовой площадки для тех, кто населял утробу Вестгейта. На ступенях монумента (забытому солдату, убитому в какой-то стычке еще в колониальные времена) теперь собирались нюхающие клей панки, здесь обычно начинались или заканчивались различные марши и демонстрации. Площадь эта нравилась панкам, она нравилась уличным музыкантам, ее облюбовали нищие, на ней звенели цимбалами и распевали кришнаиты, оркестр Армии спасения играл здесь рождественские песни. Я должна признаться, что, каким бы странным и трудноопределимым ни было это место, оно являлось самым живым и самым эклектичным общественным местом в Оксфорде.
Сегодня здесь проходила небольшая демонстрация иранцев – студентов и эмигрантов. Я прикинула – там было человек тридцать. Они собрались под транспарантами с надписями «Долой шаха!» и «Да здравствует иранская революция!». Два бородатых мужчины пытались уговорить прохожих поставить свою подпись под петицией, а девушка в платке пронзительным певучим голосом перечисляла в мегафон беззакония, творимые семьей Пехлеви. Я посмотрела туда, куда показывал пальцем Йохен, и увидела Хамида, стоявшего немного в стороне за припаркованными автомобилями. Он фотографировал демонстрантов.
Мы пошли к нему.
– Хамид! – закричал Йохен.
Хамид сначала удивленно повернулся, потом обрадовался, увидев, кто его звал. Он присел на корточки перед моим сынишкой и протянул ему руку, которую тот энергично пожал.
– Мистер Йохен, салам алейкум.
– Алейкум салам, – ответил Йохен: это приветствие он знал давно.
Хамид улыбнулся ему и, поднимаясь, обратился ко мне:
– Здравствуй, Руфь.
– Ты чем это занимаешься? – вместо приветствия спросила я его с внезапным подозрением.
– Фотографирую. – Он поднял фотоаппарат. – Здесь все мои друзья.
– Ох, что-то я сомневаюсь, что они хотят, чтобы их фотографировали.
– Почему? Это мирная демонстрация против шаха. Его сестра должна прибыть сюда, в Оксфорд, на открытие библиотеки, за которую они заплатили. Подожди немного, тогда будет большая демонстрация. Приходи, посмотришь.
– А мне можно прийти? – спросил Йохен.
– Конечно.
Тут Хамида позвал кто-то из демонстрантов, и он повернулся в его сторону.
– Мне нужно идти, – сказал он. – Увидимся вечером, Руфь. Может, взять вам такси?
– Нет-нет. Мы можем дойти пешком.
Он побежал, чтобы присоединиться к остальным, и на миг я почувствовала себя виноватой. Вот дура: заподозрила его подобным образом. Мы пошли в торговый центр Вестгейт покупать пижаму. И все равно мне было не очень понятно: почему участники демонстрации против иранского шаха не возражают, когда их фотографируют.
Я стояла и смотрела, как Йохен укладывал свои игрушки в сумку, объясняя сыну, что много брать нельзя. И тут я услышала, как Людгер поднимается по железным ступеням лестницы и входит через кухонную дверь.
– Ах, Руфь, – сказал он, увидев меня в детской. – Какая честь. Эй, Йохен, как поживаешь, мужик?
Йохен посмотрел по сторонам.
– Со мной все в порядке, спасибо.
– У меня есть друг, – продолжил Людгер, обращаясь ко мне. – Девушка из Германии. Не подружка, – добавил он быстро. – Она говорит, что хочет приехать в Оксфорд, и я хотел спросить, нельзя