Чрезвычайно счастливая Адела встречала зарю в родительском саду средь розовых кустов.
– Я не просто совершенство, – рассуждала она, – я, пожалуй, первый совершенный человек за всю историю вселенной. Все во мне идеально и лучше быть не может. Ах, как мне повезло – я прекрасна, желанна, богата, нежна, молода и…
Молода?
Адела задумалась; вокруг сгущался туман. Конечно, я останусь нежной, решила она, и еще богатой, но как навеки остаться молодой? Непонятно. А что за совершенство, если молодость прошла? А если нет совершенства – что мне остается? Ну правда – что? Отчаянно размышляя, Адела наморщила лоб. Прежде ей морщить лоб не доводилось, и Адела в ужасе ахнула. Что она натворила! Какой ужас! А вдруг лоб повредился? А вдруг навсегда? Она ринулась к зеркалу и провела перед ним все утро. Уверилась, что совершенство все еще при ней, но счастья поубавилось.
Ее грызли опасения.
Недели через две появились тревожные складочки; через месяц залегли первые бороздки; не прошло и года, лицо исполосовали морщины. Вскоре Адела вышла за того самого человека, кто упрекнул ее в совершенстве, и трепала ему нервы еще много лет.
В свои пятнадцать Лютик ни о чем таком не знала. А если б узнала, решила бы, что это какой-то бред. Допустим, ты первая красавица – и что с того? А если третья? А если шестая? (Лютик подобных высот еще не достигла – она едва входила в двадцатку первых красавиц, да и то по обещанию, и уж точно не потому, что следила за собой. Она терпеть не могла умываться, презирала чистоту за ушами, ненавидела причесываться и расчески по возможности избегала.) Нравилось ей – больше всего на свете она обожала – скакать на коне и дразнить Мальчонку.
Коня звали Конь (у Лютика были нелады с фантазией), и он приходил, когда она окликала, скакал, куда она правила, и делал все, что она велела. Мальчонка тоже делал все, что она велела. Вообще-то, он уже был не Мальчонка, а взрослый батрак. Мальчонкой он был, когда осиротел и пришел батрачить на Лютикова отца, но Лютик называла его так по сей день.
– Мальчонка, принеси то. Принеси это, Мальчонка, да пошустрей, лодырь, бегом, а то папе скажу.
– Как пожелаешь.
Он всегда так отвечал. «Как пожелаешь». Принеси то, Мальчонка. «Как пожелаешь». Вытри это, Мальчонка. «Как пожелаешь». Жил он в хижине у коровника и, если верить Лютиковой матери, держал свое жилище в чистоте. Даже книжки читал, когда были свечи.
– Оставлю парнишке акр по завещанию, – говаривал отец Лютика. (У них тогда мерили акрами.)
– Избалуешь парня, – неизменно отвечала мать.
– Столько лет трудился. За хорошую работу и наградить не жаль.
Затем, чтоб не ссориться дальше (ссоры тогда тоже были), оба напускались на дочь.
– Опять не помылась, – говорил отец.
– Да мылась я, – отвечала Лютик.
– А воды налить забыла, – не отступал отец. – Воняешь, как конь.
– Я на Коне скакала целый день, – оправдывалась Лютик.
– Надо мыться, – вступала мать. – Мальчики не любят, когда от девушки несет конюшней.
– Опять мальчики! – взрывалась Лютик. – «Мальчики» меня не волнуют. Конь меня любит, и мне хватает. Благодарю покорно.
Так она выступала очень громко и довольно часто.
Но хочешь не хочешь, а время идет.
Незадолго до шестнадцатого дня рождения Лютик заметила, что вот уже больше месяца деревенские девчонки с ней не разговаривают. Мало что изменилось, она с ними не очень-то и дружила, но прежде, когда она скакала по деревне или по проселку, ей хотя бы кивали. А теперь что-то не кивают. Только поспешно отворачиваются. Однажды утром возле кузни Лютик приперла к стенке Корнелию и спросила, что стряслось.
– Совести у тебя нет, – сказала Корнелия. – Как будто сама не понимаешь, что сделала.
– Что я сделала?
– Что сделала? Что ты сделала?.. Ты их украла.
И с этими словами Корнелия бросилась прочь. Но до Лютика дошло, кто такие «они».
Мальчики.
Деревенские мальчишки.
Бестолковые, туполобые, безмозглые, недоумочные, малахольные, придурковатые мальчишки с приветом, но без царя в голове.
Она что, виновата? Зачем они вообще сдались? Какой от них прок? Только и делают, что надоедают, докучают и бесят.
– Можно я твоего коня почищу, Лютик?
– Спасибо, его Мальчонка чистит.
– Можно с тобой покататься, Лютик?
– Спасибо, но я люблю кататься одна.
– Много о себе воображаешь, Лютик?
– Да нет, вовсе нет. Я просто люблю кататься одна.
А на шестнадцатом году ее жизни даже это прекратилось – остались заиканье, багровые щеки, в лучшем случае – беседы о погоде.
– Лютик, как думаешь – соберется нынче дождь?
– Да вряд ли, небо-то ясное.
– А вдруг захмуреет?
– Может, наверно, и захмуреть.
– Много о себе воображаешь, Лютик?
– Да нет, я просто думаю, что дождя не будет.
Чуть не каждую ночь они толпились у нее под окном и насмехались. Лютик пропускала насмешки мимо ушей. Насмешки перерастали в оскорбления. Она и бровью не вела. Если оскорбления выходили за рамки, вмешивался Мальчонка – без единого слова появлялся из хижины, двоих-троих колотил, обращал в бегство всю ватагу. Лютик непременно говорила ему спасибо.
– Как пожелаешь, – только и отвечал он.
Незадолго до ее семнадцатого дня рождения в деревню прикатила карета, и пассажир поглядел, как Лютик скачет за продуктами. Когда поскакала обратно, он все еще глядел. Она выкинула его из головы – да и то сказать, сам по себе он был никто. Но с него все началось. Поглядеть на Лютика захотели и другие мужчины – кое-кто, как тот первый, аж двадцать миль ради этого одолевал. Тут ведь что важно – тот человек был первый богач, первый дворянин, который не поленился приехать. Имя его ныне затерялось в веках, но он-то и рассказал о Лютике графу.
Страна Флорин располагалась между нынешними Швецией и Германией. (Дело было еще до Европы.) По закону правил там король Лотарон и его вторая жена, то есть королева. По сути же король дышал на ладан, отнюдь не всегда отличал день от ночи и с утра до вечера бубнил себе под нос. Он был очень стар, ему давно отказывали жизненно важные органы, и ключевые государственные решения он принимал как бог на душу положит, что сильно беспокоило многих почтенных граждан.
На деле всем заправлял принц Хампердинк. Появись уже Европа, он был бы самым могущественным европейцем. Но и так на тысячу миль окрест не находилось желающих ему перечить.
Принц Хампердинк доверял только графу. Фамилия у графа была Рюген, но по фамилии его никто не звал. Других графов в стране не водилось, а этому принц пожаловал титул несколько лет назад на день рождения –