В шестнадцать, когда она стала уже совсем взрослой, все пошло наперекосяк. Появились какие-то типы из Чикаго, и у папы на работе начались неприятности. Молли так и не узнала, какие именно неприятности, но однажды ночью, часа в два, в дом ввалились двое каких-то здоровяков. Молли сразу поняла, что это копы, и поначалу обомлела, решив, что папа наверняка что-то натворил и его пришли арестовывать, но вовремя вспомнила, как папа учил ее обращаться с полицейскими: улыбаться, строить дурочку и называть себя ирландским именем.
Один коп спросил:
– Ты дочка Денни Кэхилла?
– Да, – ответила Молли.
– У меня плохие новости, деточка. Об отце.
Тут Молли почувствовала, что оскальзывается, будто на стекле, как будто весь мир резко накренился и превратился в скользкое стекло, а она с него скатывается в непроглядную темноту, все падает и падает, потому что этой темноте конца-края нет.
Оцепенев, она пролепетала:
– Рассказывайте.
– Твоего отца побили, деточка. Сильно побили, – сказал коп, не как полицейский, а как человек, у которого, наверное, тоже есть дочь.
Молли подошла к нему поближе, потому что боялась упасть.
– Папа умер? – спросила она.
Коп кивнул и приобнял ее за плечи, а больше она ничего не помнила и очнулась только в больнице, вся какая-то вялая и сонная, и решила, что с ней что-то произошло, и стала звать папу, а строгая медсестра велела ей молчать, и тогда Молли вспомнила, что папа умер, и зашлась криком, будто смехом, только ужасным, безостановочным, и ей укололи руку шприцем, и она снова забылась, и так несколько раз, а когда она наконец успокоилась, ей сказали, что надо освобождать койку, потому что другие пациенты ждут.
Дедушка Молли, судья Кинкейд, позволил Молли пожить у него с теткой, с одним условием – Молли должна поступить на курсы делопроизводства и через год устроиться на работу. Молли честно старалась, но в голове ничего не удерживалось, хотя она прекрасно помнила результаты всех скачек прошлых лет. Судья странно посматривал на нее и несколько раз заговаривал с ней приветливо и ласково, но потом снова суровел. Молли старалась держаться вежливо и называла его дедушкой, но ему это не нравилось, а однажды она подбежала к нему и нарочно обняла за шею, посмотреть, что из этого выйдет. Он страшно разозлился и велел тетке выгнать Молли из дома, чтобы ее ноги здесь не было.
Как все-таки ужасно было без папы, даже поговорить не с кем, и Молли очень жалела, что не умерла вместе с ним. В конце концов школа танцев дала ей стипендию, и Молли училась и подрабатывала, обучала танцам малышей, и мисс Ла Верн, директриса школы, взяла Молли на постой. Сначала мисс Ла Верн хорошо относилась к Молли, и дружок мисс Ла Верн, Чарли, тоже хорошо с ней обращался, он был смешной, толстый, все время сидел, по-лягушачьи растопырив на коленях пухлые ладони, пальцами внутрь, пучил глаза и пялился на Молли.
Потом мисс Ла Верн рассердилась и сказала, что пусть лучше Молли ищет постоянную работу, но Молли не знала, с чего начать, и тогда мисс Ла Верн спросила: «Если я найду тебе работу, ты ее не бросишь?» Молли пообещала не бросать.
Работа нашлась в бродячем цирке. Две девушки и Молли исполняли гавайские танцы, так называемые хучи-кучи. Зазывалой в балагане был некий Док Абернати. Молли он совсем не нравился, он все время приставал к девушкам. Одна из танцорок, Жанетта, считалась его подружкой и постоянно ревновала его к другим танцоркам. Док ее нарочно подзуживал, притворялся, что за ними ухлестывает.
Зато Молли очень нравилась Зена, ясновидящая из балагана «Десять в одном», ее помост был как раз напротив. Зена была хорошая, прекрасно разбиралась в жизни и в людях, ничуть не хуже Моллиного папы. Когда цирковые останавливались в гостиницах, Зена всегда делила номер с Молли, за компанию, потому что муж Зены оставался ночевать в балагане, чтобы присматривать за реквизитом. На самом деле он был горький пьяница и больше не мог заниматься любовью с Зеной. Зена с Молли очень подружились, и Молли перестала жалеть, что не умерла.
Жанетту ужасно злило, что Док обращает столько внимания на Молли, и она утверждала, что Молли его завлекает. Вторая танцорка сказала Жанетте: «С такими буферами, как у Молли Кэхилл, никого и завлекать не надо». Но Жанетта все равно злилась. Однажды Док что-то сказал ей про Молли, и Жанетта бросилась на нее, как дикий зверь, оскалив зубы. Она ударила Молли по лицу, а Молли сдернула с ноги туфлю и стала колотить Жанетту по голове. Док подбежал к ним и начал драться с Жанеттой. Она визжала и ругалась, а Док велел ей заткнуться, иначе он ей все сиськи отобьет. Молли побежала к управляющему, и он уволил Дока, так что тому вместе со своими танцорками хучи-кучи пришлось возвращаться в Нью-Йорк.
– …Пятнадцать тысяч вольт электричества проходит сквозь ее тело, не причиняя ей ни малейшего вреда. Дамы и господа, позвольте представить вам мамзель Электру, которая, как Аякс из Священного Писания, неуязвима для молний…
Дай бог, чтобы с проводкой ничего не случилось. Ох, был бы здесь папа. Боже мой, как мне его не хватает. Главное, не забывать улыбаться…
– Стань вот сюда, Тедди, держи маманьку за руку. Отсюда и виднее будет, и не затопчут в суматохе. Вот это, значит, лектрический стул, такой же, как в тюрьме. Нет-нет, с тетей на стуле ничего не случится. Ну, я надеюсь. Видишь? Ее привязывают к стулу, крепко-накрепко, только ее тело не приемлет лектричества. Лектричество ей – что с гуся вода. Не бойся, Тедди. Ничего плохого ей не сделают. Вот, смотри, как волосы у ей-то вздыбились. Говорят, от молнии тоже так бывает. Ну вот. Видишь? У нее в одной руке лектрическая лампочка, а в другой провод. Видишь? О, лампочка зажглась. Значит, лектричество проходит через тетю и не причиняет ей никакого вреда. А вот папаня твой так с лектричеством не умеет. В прошлую зиму вызвался помочь Джиму Харнессу дорогу расчищать, когда бураном провода оборвало, так здоровенный ожог заработал, долго не заживало. Ну пойдем, Тедди. Здесь больше ничего не покажут.
Уф, можно вставать. Мартин-мореход снова на меня пялится. Не могу же я все время отказываться от его приглашений на свидание. А он такой хват, быстрее меня соображает. Только ничего ему не обломится. Нельзя быть шалавой. И не хочу я, чтобы вот так, в первый раз… Ой, папа…
Стэнтон Карлайл: Великий Стэнтон встал, с улыбкой