Нили вошла в комнату, неся поднос с чаем, поджаренным хлебом и маслом, что составляло неизменный завтрак больной.

– Что это значит? – спросила миссис Мильрой таким недовольным тоном, как будто в комнату вошла не та служанка.

Нили поставила поднос на стол возле кровати.

– Мне захотелось принести вам ваш завтрак, мама, хоть один раз, – отвечала она, – и я попросила Рэчел пустить меня.

– Поди сюда, – сказала миссис Мильрой, – и поздоровайся со мной.

Нили повиновалась. Когда она наклонилась поцеловать мать, миссис Мильрой схватила её за руку и грубо повернула к свету. На лице её дочери были ясные признаки расстройства и огорчения. Страх пронизал все тело миссис Мильрой в одно мгновение. Она испугалась, не узнала ли мисс Гуильт, что письмо её было распечатано, и не поэтому ли не пришла сиделка.

– Пустите меня, мама, – сказала Нили, вырываясь из рук матери, – мне больно.

– Скажи мне, почему ты принесла мне сегодня завтрак? – настаивала миссис Мильрой.

– Я вам сказала, мама.

– Нет! Ты придумала предлог, я это вижу по твоему лицу. Говори! Что такое?

Дочь уступила решительному требованию матери. Она тревожно смотрела в сторону, на посуду, стоявшую на подносе.

– Я была расстроена, – сказала она с усилием. – И мне не хотелось оставаться в столовой, мне хотелось прийти сюда и поговорить с вами.

– Расстроена! Кто расстроил тебя? Что случилось? Не замешана ли тут мисс Гуильт?

Нили посмотрела на мать с внезапным любопытством и испугом.

Мама, – сказала она, – вы прочли мои мысли, и, уверяю вас, вы испугали меня. Да, это мисс Гуильт.

Прежде чем миссис Мильрой успела сказать слово, дверь отворилась и заглянула сиделка.

– У вас все есть, что нужно? – спросила она спокойно, как обычно. – Мисс хотела непременно сама отнести вам поднос. Не разбила ли она чего-нибудь?

– Отойди к окну, мне нужно поговорить с Рэчел, – сказала миссис Мильрой.

Как только дочь её повернулась спиной, она торопливо сделала знак сиделке, чтобы та подошла.

– Не случилось ли чего-нибудь неприятного? – спросила она шёпотом. – Вы думаете, что она подозревает нас?

Сиделка ответила со своей обычной насмешливой улыбкой.

– Я говорила вам, что это будет сделано как надо, – отвечала она. – И это сделано, она не имеет ни малейшего подозрения. Я ждала в комнате и видела, как она взяла письмо и распечатала.

Миссис Мильрой вздохнула с облегчением.

– Благодарю, – сказала она так громко, чтобы дочь её услышала. – Мне не нужно ничего больше.

Сиделка ушла, а Нили вернулась к матери. Миссис Мильрой взяла Нили за руку и посмотрела на неё внимательнее и ласковее обыкновенного. Дочь интересовала её в это утро, потому что могла рассказать что-нибудь о мисс Гуильт.

– Я думала, что ты, как всегда, здорова и весела, дитя, – сказала она, осторожно продолжая прерванный приходом сиделки разговор. – Но дело, кажется, обстоит не так. Ты как будто нездорова и не в духе. Что случилось?

Если бы между матерью и дочерью было хоть какое-то взаимопонимание, Нили, может быть, призналась бы во всём. Она, возможно, сказала бы откровенно: «Я выгляжу нездоровой потому, что моя жизнь складывается несчастливо. Я люблю мистера Армадэля, и мистер Армадэль прежде любил меня. У нас было маленькое разногласие один раз, в котором я была виновата. Мне хотелось признаться ему в этом и в тот день и после, а мисс Гуильт стоит между нами и не допускает меня к нему. Она сделала нас чужими, она совсем изменила его отношение ко мне и отняла его у меня. Он смотрит теперь на меня не так, как прежде. Он говорит со мной не так. Он никогда не остаётся со мной один, как оставался прежде. Я не могу сказать ему тех слов, какие мне хочется сказать. Я не могу написать ему, потому что это будет выглядеть как попытка вернуть его. Между мной и мистером Армадэлем всё кончено, и в этом виновата гувернантка. Каждый день между мисс Гуильт и мной идёт тайная война. И что бы я ни говорила, чтобы я ни делала, она всегда одержит надо мной верх и всегда сделает меня виноватой. Всё, что я видела в Торп-Эмброзе, нравилось мне, всё, что я делала в Торп-Эмброзе, доставляло мне счастье, прежде чем приехала она. Ничего не нравится мне и ничего не делает меня счастливой теперь!» Если бы Нили привыкла выслушивать советы матери и чувствовать её любовь, она могла бы сказать такие слова. Теперь же слёзы выступили на её глазах, и она молча повесила голову.

– Ну, – сказала миссис Мильрой, начиная терять терпение. – Ты хотела сказать мне что-то о мисс Гуильт. Что же это?

Нили сдержала слезы и сделала усилие, чтобы ответить:

– Она раздражает меня безумно,