– Да-да, – сдержанно скривилась актриса. – Годы никого не жалеют.
– Так вы расскажете мне про Теплякову?
– Да что же про нее рассказать? Тогдашний главный относился к ней с особенной нежностью и ставил на нее спектакли. К примеру – «Стеклянный зверинец». Не подумайте, что я намекаю на какое-то непотребство. Но факт есть факт.
– Теплякова играла главные роли потому, что была хорошей актрисой, – Вмешалась Мария Егоровна. – С главным режиссером она никакого романа не крутила, об этом все знали. Хотя она была незамужней и, как говорится, имела право.
– Но главный-то был женат, – напомнила Комогорова.
Костюмерша взмахнула рукой.
– Как будто это его останавливало. – Она посмотрела на актрису и ехидно заметила: – Кому, как не вам это знать.
Стерхова решила прекратить пикировку новым вопросом:
– А какой Теплякова была в жизни?
– Странной, – коротко обронила актриса.
Мария Егоровна ее поддержала:
– И здесь я с вами соглашусь – она была странноватой.
– В чем это выражалось?
– Теплякова сторонилась людей, – вспомнила костюмерша. – Бывало, принесешь ей костюм в гримерку, положишь банку с вазелином и коробочку с гримом на стол, а она только и скажет: «Спасибо». Костюм унесешь – «до свиданья». Вот и весь разговор.
– В те времена мы с ней делили одну гримерку, – в разговор снова вступила Комогорова. – Я приходила за час, максимум за полтора, а Теплякова являлась за три часа до начала спектакля. Так она, видите ли, готовилась к роли.
– Потому и была примадонной, – встряла в разговор Мария Егоровна.
– Не пытайтесь меня укусить, дорогая, – поджала губы актриса. – Я свое все равно взяла.
– Ага… После того, как не стало Тепляковой.
– И все-таки, – продолжила Анна. – Отстраненность присуща многим. Было ли в Тепляковой что-то еще?
– Я уже говорила, что мы с ней гримировались в одной уборной. Так вот представьте себе: во времена тотального распространения косметичек эта чудачка хранила свою косметику в конверте, сшитом из медицинской клеенки.
– Что вы сказали? Повторите! – Стерхова прекрасно расслышала каждое слова, но ей хотелось убедиться. Она даже выставила ухо и подалась вперед.
– Свою косметику Теплякова хранила в конверте, сшитом из медицинской клеенки! – чуть громче повторила Комогорова и добавила: – Говорили, что ее мамаша работала старшей медсестрой в каком-то стационаре. Как говорится, они совместно использовали неиспользованное.
– Значит, медицинская клеенка… – тихо повторила Анна.
Мария Егоровна покачала головой:
– Рано ушла от нас Тамочка.
– Тамила – редкое имя, – задумчиво проронила Стерхова.
– Какая женщина, такое и имя.
После недолгого молчания, принятого в подобных случаях, Анна уточнила:
– Когда она умерла? В каком году? Помните?
Переглянувшись с костюмершей, Комогорова произнесла неуверенным голосом:
– Кажется, в канун восемьдесят девятого. В тот год для детей на дневных представлениях давали «Золушку».
– В начале января восемьдесят девятого! – вспомнила Кочеткова. – Тамочка умерла в костюме феи-крестной.
– Теплякова умерла во время спектакля? – спросила Анна.
– Можно сказать и так. Слава богу, она отыграла сцену.
– Расскажите!
– Об этом лучше всех знаю я! – с нервом в голосе вскрикнула актриса. – Я видела, как все случилось из-за кулисы! В спектакле была сцена, когда фея-крестная неожиданно появляется перед Золушкой. Режиссер придумал короткое задымление, типа вспышки, и в это время на платформе из люка поднимали фею-крестную.
– Пожалуйста, подробнее, – попросила Стерхова.
– Вначале все было хорошо. Теплякова появилась из дыма, преобразила и отправила Золушку на бал. Но, когда в дыму отступила назад, чтобы исчезнуть, провалилась в открытый люк и упала с десятиметровой высоты. Естественно, сломала себе шею.
– Забыла, что люк открыт?
– Она была уверена, что платформа подъемника стоит вровень со сценой, как и было задумано. Но люк оказался открытым.
– Чем все это закончилось? Следствие велось? Нашли того, кто это сделал?
Комогорова пожала плечами:
– Помнится, в тюрьму посадили машиниста сцены и ответственного за охрану труда.
– Формулировка?
– Естественно, за халатность.
Металлическая дверь заскрипела и все трое обернулись. В костюмерную вошел седовласый мужчина в полукомбинезоне, который хоть и был немолод, но отличался крепким телосложением и приятной внешностью.
– Не помешаю вам, девочки?
– Сан Саныч! Ты кстати! – Мария Егоровна посмотрела на Анну. – Помнишь свою подружку? Часами пропадала у тебя в бутафорской!
– Сан Саныч! – Стерхова вскочила со стула и поспешила навстречу старику. Они обнялись, и он ласково похлопал ее по спине: – Аня, Аннушка, сладкая оладушка… Давненько мы с тобой не видались.
– А давайте-ка пить чай! – Мария Егоровна разлила по чашкам заварку и кипяток. Когда все уселись, она убрала со стола фотографию и отдала ее Анне.
Стерхова в тот момент испытала такое сладкое чувство, как будто после долгой и трудной дороги наконец вернулась домой.
Глава 5
Нарисованный глаз
Утренний свет проникал сквозь шторы, превращая комнату в мягкий золотистый оазис. Анна Стерхова сидела за столом с чашкой кофе и включенным ноутбуком, выбирая удобный поезд в Москву. Решив, что для оформления документов хватит трех дней, она прибавила еще два и купила билет. Несколько дней в Питере – то, что ей было нужно.
Выбирая между прогулкой по Невскому и возможностью снова прилечь, Анна выбрала третий вариант, не предусмотренный планом: рассмотреть фотографию, найденную за подкладкой пальто Тепляковой.
Для начала она раздернула шторы. Но этого оказалось недостаточно, пришлось включить не только верхний свет, но и старинный торшер.
Анна достала из сумки складную лупу и вместе с фотографией положила ее на стол. Сама, усевшись рядом, расположилась как можно удобнее, как будто ей предстояла долгая, напряженная работа.
На первый взгляд фотография казалась обычной: черно-белый снимок девушки, сидевшей в объемном кресле с высокой спинкой. Приблизив лупу, Анна прочитала название книги, лежавшей на ее коленях: «Записки охотника». Весь облик девушки транслировал полную безмятежность: нежное воздушное платье с открытой шеей, взгляд, направленный в фотокамеру, тонкая рука, держащая книгу, темные локоны на плечах.
Однако что-то необъяснимое будоражило воображение Стерховой. Было ли это кресло, казавшееся преувеличенно громоздким, или же безвольная поза девушки? А может быть, нарочито причудливый фон изображения – старинное окно в виде арки и спадавшая тяжелыми фалдами драпировка. Относительно современная фотография со всей очевидностью имитировала старинные времена.
Анна приблизила лупу, чтобы детально рассмотреть лицо девушки.
– Ее ретушировали… – пробормотала она, заметив легкий румянец на щеках, нанесенный обычным цветным карандашом. – А вот это уже не ретушь!
Она передвинула фотографию в световой полукруг торшера и через мгновенье воскликнула:
– Они нарисованы!
Дрожащей рукой Анна схватила мобильник и сделала несколько фото лежавшей на столе фотографии. Увеличив снимок до максимума, она получила подтверждение невероятной догадке: глаза девушки были искусно нарисованы на закрытых веках.
В голове у Стерховой закружился неуправляемый вихрь догадок. Слова, факты, образы перемешались в беспорядочном танце, пытаясь отыскать свое место в этой головоломке.
Что это значило? Были странные детали нелепой шуткой или же имели глубокий смысл? Что скрывалось за этой загадочной фотографией? Почему она вызывала непреодолимый интерес и тревогу?
Анна погрузилась в размышления, но чем глубже она копалась в своих ощущениях, тем четче осознавала, что путь к истине приведет ее к чему-то неотвратимо зловещему. Однако она уже не могла остановиться. В ее