Сашка толкнула плечом тяжелую дверь и вылетела на улицу. У крылечка, куда цирковые обычно выскакивали перекурить, Витек, крепкий униформист, вяло препирался с бродягой.

— Да говорю же, мне на минуточку, Никольку только повидать.

— Посторонним вход запрещен.

— Да я не посторонний! Меня тут каждая собака знает!

Сашка отвела взгляд — так жалок был забулдыга с испитым, покрытым серой щетиной лицом. Но что-то в его хриплом голосе показалось Сашке смутно знакомым. Она замедлила шаг и прислушалась к разговору.

— Проваливай, говорю, пока я ребят не позвал… Чтобы они с тебя долги вытрясли.

— Да как ты со мной разговариваешь! Я выступал, когда ты еще мелочь на сладкую вату у мамки клянчил! Я Петр Колокольцев!

— Дядя Петя? — прошептала Сашка.

Тот лишь сейчас заметил ее — и сразу же сник.

— Вот ведь боялся столкнуться — и напоролся! Не хотел, старый дурак, чтоб ты видела меня в таком вот непотребном виде.

— Денег ему не давай. В цирке всем уже задолжал, — предупредил Витек и, закурив, отошел в сторону. Сашка торопливо достала кошелек и протянула несколько смятых бумажек.

— Да я… — отшатнулся дядя Петя. — Ты не думай! Я ведь не за деньгами! Хотел через Николь передать, да охламон этот не пустил. Это для мамы твоей… Год целый хранил, все случая ждал. И вот тут на днях Ваську-коверного встретил — а он говорит, ты в цирке чуть ли не каждый день бываешь, Николька тебя воздушному мастерству учит…

Он вытащил из кармана грязный платок и осторожно развернул. Там лежало старинное кольцо с большим камнем, темно-зеленым, как бутылочное стекло. Мамино кольцо.

— Откуда оно у вас?

— То самое, да? Я не мог ошибиться… Как увидел его у Любки Хамовой, сразу узнал.

Сашка едва заметно вздрогнула — что-то в звучании этого имени вызвало смутную тревогу.

— Сколько мы вам должны, дядя Петя?

Но он лишь досадливо махнул рукой.

— Это ведь талисман. Уж я-то помню, как она берегла его. Верила, что удачу приносит, беду отводит. Нам, цирковым, без оберега никак… Я ведь, как узнал, что она разбилась, чуть не рехнулся с горя. А потом гляжу: кольцо-то ейное, охранное — у старой ведьмы! Вот и не верь после этого в приметы.

Сашка с бешено колотящимся сердцем взяла кольцо. Кольцо, которое стало платой за жизнь мамы. И которое она, Сашка, считала пропавшим навсегда. Или все это только полузабытый сон?

— Так ты передай ей, — крикнул ей вслед дядя Петя. — Только не говори, что от меня, а то не возьмет. Просто скажи: нашла случайно в гримерке…

Сашка бежала домой, не чуя ног. «Неужели все было взаправду? — стучало в ее голове. — И Гриндольф, и Грей, и лабиринт». И предательство. Сердце ее камнем ухнуло вниз. Возможно, именно поэтому она так легко примирилась с медицинской теорией Антона Павловича: все это фантазии, и никакого путешествия между мирами не было и быть не могло. Потому что тогда не было и предательства.

В узком проулке Сашка остановилась, чтобы отдышаться. Если кольцо разыскало ее — значит, еще не все потеряно? Значит, еще есть шанс все исправить, искупить трусливое бегство?

А что если прямо сейчас? Раскрыла ладонь: зеленоватый камень в рассеянном свете питерского солнца казался грошовой стекляшкой. «Ну же, давай!» — мысленно взмолилась Сашка. Она закрыла глаза, пытаясь представить, что оказалась в Гриндольфе, прямо посреди Заповедного леса. Слышны птичьи трели, и пахнет прелой листвой и можжевельником, где-то вдалеке звенит быстрый ручей, и легкий ветерок доносит дым костра…

— Если бы у меня была машина времени, я бы хлеб привозил в блокадный Ленинград. Здесь скупал бы, а там раздавал, — раздался совсем рядом звонкий мальчишеский голос.

— Ну, и че, всех все равно не накормишь!

— Ну окей, а ты бы что сделал?

Сашка открыла глаза: она все так же стояла посреди тихого переулка в двух кварталах от дома. Ее обогнали пацаны лет восьми со школьными рюкзаками за спиной.

— А я бы… Я бы Гитлера убил! Без него война бы сразу кончилась.

— Ага, да у него телохранителей, наверное, тыща была! Тебя бы и на пушечный выстрел не подпустили!

— А я бы… его еще раньше убил. Ну, до того как он стал фюрером.

— Что, прям в детстве?

— А чего? Все равно гнида вырастет…

Мальчишки, оживленно жестикулируя, свернули во двор. Сашка крепко сжала кольцо. «В другой раз», — подумала она, стараясь подавить разочарование. И леденящий страх: а вдруг уже не получится разбудить кольцо?

Поднимаясь по истертым ступеням парадной, Сашка услышала надрывный детский плач и замедлила шаг. Тихон. Сводный брат пяти недель от роду. Как можно было дать такое имя младенцу, который голосит круглые сутки?

Нормальные младенцы, как считала Сашка, плачут, когда голодны. Или намочили пеленки. Или… что там еще может их волновать в первый месяц жизни? Тихон же орал всегда. И это была одна из причин, по которым Сашка в последнее время старалась при любой возможности ускользнуть из дома.

Услышав, как щелкнул замок, в прихожую выглянула мама.

— Шуня, присмотри за братом пару минут? Я быстренько смесь приготовлю.

Сашка, вздохнув, поплелась в спальню, где стояла детская кроватка. Тихон, покраснев от натуги, истошно кричал, размахивая крошечными кулачками. Сашка засунула ладони под мышки, чтобы согреть озябшие руки, а потом осторожно взяла младенца.

— Ну-ну, что раскричался-то? Сейчас мама тебя покормит.

Все уговоры были напрасны: Тихон верещал во всю глотку. «На редкость некрасивый», — промелькнуло в голове Сашки, когда она вглядывалась в багровое личико с припухлыми глазами и белесыми бровками, безуспешно пытаясь найти родные, «семейные» черты. «Как будто подменили в роддоме», — устыдившись собственных мыслей, она поспешно вернула брата в кроватку.

Мама принесла бутылочку с теплой молочной смесью, и Тихон, наконец, унялся.

Сашка быстро переоделась в школьную форму и заглянула на кухню. Как обычно,