А когда-то мне его глаза казались до безумия красивыми. Я посмотрела в них первый раз и из моей памяти исчезли все другие, которые видела до него. Любила так как любят только первый раз взахлеб, до безумия, до исступления
Я все еще видела его по ночам…и просыпалась в слезах, проклиная предателя. Потому что время не лечит. Нет у предательства сроков давности, как и у боли его нет. Она бессмертная и беспощадная в своей непредсказуемости. Когда вдруг набрасывается диким, голодным зверем и треплет добычу пока кости не начинают хрустеть и слезы не кажутся кровавыми. Если бы не моя девочка я бы задохнулась под теми комьями грязи, что он обрушил на меня, я бы не выдержала. Но она не дала сломаться, выбора мне не оставила.
Первый год я коляску ночью катала туда-сюда в своей однушке и выла, кусала подушку, чтобы дочку не разбудить… я тогда еще не знала, что ее просто так не разбудишь. У меня денег на кроватку не было. Потом, когда на работу Валера устроил одна из девчонок с бухгалтерии мне свою отдала.
Со временем я научилась справляться. Даже умудрялась на двух работах работать. Разносила газеты с Машей в перевязи и мыла офисы тоже с ней вместе по вечерам. Если б еще мамочка моя жива была, но к тому моменту прошел почти год с ее смерти. Нет возраста для сиротства. Оказывается, себя чувствуешь сиротой и в девятнадцать, и потом в двадцать пять, и до конца жизни, наверное. Когда не к кому прийти и голову на груди спрятать или склонить на колени, чтоб просто рыдать навзрыд, орать от переполняющего безумия. А тебя просто по голове гладили и тихо шептали:
«Ничего, доченька, все хорошо будет вот увидишь. Ты справишься ты же у меня сильная. Видишь, у тебя теперь у самой дочка есть».
Я ее голос у себя в голове слышала, когда раскачивалась с малышкой из стороны в сторону, не видя ничего перед собой из-за слез. Выла и думала, как он там живет…без меня с девками своими, с сукой этой мамочкой его, которая меня возненавидела с первого же дня, как он привел меня к себе домой.
Живет и не вспоминает о нас…И лучше бы не вспоминал. Только я в совпадения никогда не верила. Спустя пять лет этот человек вдруг появляется в моем городе и покупает тот комбинат, на котором я работаю и оформляет под снос тот дом, в котором я живу. И я с ужасом понимаю, что приватизировать я квартиру так не успела у меня после маминой смерти не хватило нужных документов и денег. Полина Алексеевна из ЖЭКа обещала помочь, но она на днях в Германию с сыном уехала и даже не позвонила мне. Сколько времени пройдет прежде чем нас выставят на улицу. Наследовать право собственности я не могла я с мамой не жила до ее смерти. В нашем захолустье никто не претендовал на квартиру, все люди уезжали в соседний очень крупный город, поэтому я не тряслась за свои четыре угла…пока сейчас вдруг не поняла, что я останусь на улице. Никто мне уже не даст приватизировать жилье, если дом собрались сносить.
Домой я ехала как в каком-то тумане, меня даже слегка пошатывало и перед глазами лицо его мужественное с грубым подбородком гладко выбритые широкие скулы и спрятанная в чувственных губах ухмылка. От ненависти заболели кости и сводило скулы. Мне хотелось найти где-то пистолет и застрелить его или заколоть ножом. Приехать в ту студию или под здание мэрии и убить его. Я ведь специально годами себе не позволяла думать о нем, слышать и видеть. Знала, что не отпустило, знала, что стоит голос услышать и боль обязательно вернется.
На экране за него говорила какая-то его шестерка, а он пару раз посмотрел на дорогие часы и затем снова в камеру своим коронным взглядом, не моргая прямо в душу. И я этот взгляд на повторе вижу снова и снова, как и голос репортера, которая задавала ему вопросы и кокетливо улыбалась. Вспомнила, как он в очередной раз вскинул руку и на безымянном пальце блеснуло кольцо, а меня как бритвой по сердцу, несколько раз и инстинктивно тронуть свой безымянный…когда-то там тоже было колечко. Подаренное моим бывшим мужем Егором Шумаковым. Он содрал его с моего пальца и вышвырнул в окно…спустя несколько месяцев я ползала под теми окнами, чтобы найти и продать у меня еще не было работы, пропало молоко я тогда думала, что Маша ослабла от голода и поэтому не кричит, а соседи стучали мне в стены.
Приехала домой, поднялась на пятый этаж, отыскивая ключи в сумочке, но дверь оказалась приоткрытой. Я зашла и остановилась на пороге по квартире рыскали какие-то люди. Мужчина и женщина. Он осматривался по сторонам, а она что-то писала в толстую тетрадь. Соседка, которая с Машей оставалась, тут же бросилась ко мне.
- Это из управления. Уже занялись выселениями вплотную. Твари.
А меня от злости трясти начинает я бросилась к ним и закричала:
- Вон пошли отсюда! Вооон! Это моя квартира! Не смейте сюда заходить! Мояяяя!
- Вы чего разорались тут?! Квартира не ваша у нас все документы имеются.
- Вон! Вон отсюда! Убирайтесь. Ничего вашего здесь нет! Ничего нет!
Я толкнула его в грудь и худой мужичек с оспинами на щеках попятился назад.
- Пойдемте Нина Андреевна. Чокнутая какая-то. С полицией в следующий раз придем.
Когда за ними захлопнулась дверь я бросилась к шкафу, распахнула его и схватила в охапку Машу, сильно прижала к себе, когда она обвила меня руками и ногами. Она очень боялась чужих. В силу своего недостатка внезапное появление кого-то, кого она не знала очень сильно ее нервировало.
- Не их это все. Наше. Никто нас отсюда не выгонит.
А у самой слезы по щекам текут и болью все тело скручивает потому что знаю – отберут. Вопрос времени, когда. Но в любом случае очень скоро. И я понятия не имею куда мне идти с ребенком.
- Анечка, ты не расстраивайся так. У нас поживешь сколько надо. Места всем хватит. Мама