— красный и желтый. Я знаю ее — мать двух подростков, явно проблемных, которые сидят на таблетках, — ребята из тех, что меняют свой риталин на картриджи к игровым приставкам и портер. Линда работала стюардессой в «Грейт Уэст», пока не получила травму в аварии, когда самолет внезапно утратил контроль над хвостовой частью. Компания выплатила солидную компенсацию, но Линда враз потеряла половину суммы, когда разводилась со своим идиотом, который благодаря ей окончил курсы хиропрактики. Теперь вся жизнь Линды — в ее сумасбродных сыновьях, и время от времени я навещаю их, чтобы помочь с уроками или погонять в футбол. Старший, Дэйл, пятнадцатилетний толстяк, поклонник триллеров и девочек постарше, напоминает меня самого в том же возрасте. Линда полагает, что я, обладая опытом в области тренингов, прямо-таки обязан помочь парню, но она ошибается.

— Что там с задержкой в Рено? — спрашиваю я.

Линда понижает голос.

— Говорят, утечка топлива. Еще часа на полтора возни.

— Как поживают Дэйл и Пол?

— Мы снова на диете. Решили опять вернуться к той, высокопротеиновой.

— А я думал, вы в ней разочаровались.

— Отчасти. Но если подумать — было небольшое улучшение.

— Надеюсь, вы сумеете взять реванш.

Еще одно магическое слово. Они всегда звучат странно, но, может быть, это просто я их так произношу.

— Что-что?

— Надеюсь, диета вам поможет.

— Скажи, ты купил тот дом, о котором говорил?

Я обдумываю, как бы получше объяснить, что теоретически на нынешний момент я нигде не живу. Сделка так и не вошла в финальную стадию. Владение домом, возможно, не входит в мою структуру личности. Мои родители принадлежали к секте людей, возделывающих свой сад, — их брак был любовным треугольником, в котором участвовали они оба и бархатный газон перед домом, усаженный засухоустойчивым кентуккийским мятликом. У меня нет ни времени, ни, честно говоря, желания. Зеленая трава — на Западе, где царствуют шалфей и опунция, — это заранее проигранный бой, точно так же, как и поиски уединенного места в условиях разрастающейся застройки. Я смотрю на Денвер с его торговыми центрами и парковками, пригородными бассейнами, автострадами и похожими на шайбу топливными цистернами, и сама мысль о поиске уютного уголка в этом хаосе кажется мне шуткой.

— Дом выглядел сомнительно.

Линда складывает руки под подбородком.

— Сочувствую. А мы могли бы стать соседями. Было бы так приятно иметь одинаковый индекс…

Я предпочту обойтись без индекса. Именно так людей находят и отслеживают. Начинают с пяти цифр, а заканчивают полным описанием, вплоть до любимых фильмов и предпочитаемых сортов пиццы. Я не параноик, просто сын своего отца, и мое преклонение перед маркетингом проистекает во многом из того, что я всегда боялся стать козлом отпущения для ребят постарше. Разумеется, мы живем в демократической стране и потому по большей части предоставлены самим себе, но есть амбициозные люди, мечтающие изменить порядок вещей, — а кое-кто хвалится, что уже в этом преуспел. Я похож на того парня, которого встретил по пути из Мемфиса — он сказал, что вступил в местную полицию, потому что некогда жил по соседству с наркопритоном и видел, как безалаберно вели себя копы. Истинное уединение, сказал он, возможно лишь внутри патрульной машины.

Линда теребит воротничок униформы.

— Свободен завтра? Я буду дома одна. Пол в Юте, в археологическом лагере, а Дэйл в Калифорнии, у отца.

— Они поладили?

— Это решение суда. Я могу приготовить что-нибудь тайское. Остренькое.

— Меня ждет долгая поездка, могу не успеть вернуться до завтра — не уверен.

Она обиженно и разочарованно смотрит на меня, пытаясь сделать забавную гримасу, но выходит сердитая. Я плохо с ней обращаюсь — хуже, чем с большинством из них. Два месяца назад Линда заманила меня в постель, а потом устроила долгое эффектное представление, которое показалось мне ненатуральным, отрепетированным заранее. После соития я, мучимый жаждой, долго глотал ледяную воду и вспоминал первые свидания с Лори — женщиной, которую мне следовало бы назвать «бывшей женой», но не получается — мы не были настолько близки. Она тоже была страстной и знала множество разных фокусов. То и дело я заставал ее в какой-нибудь особенно неестественной позе и понимал, что ею движет не вожделение, а некая идея, странная эротическая теория. Может быть, Лори прочла об этом в журнале или услышала в колледже, на лекции по психологии. Неловкость, которую ее идеи привносили в минуты близости, была слишком сильна, и еще до свадьбы мы начали мечтать о ребенке — возможно, как о способе упростить занятия сексом. Когда Лори два года спустя так и не забеременела (сомневаюсь, что я когда-нибудь сумею забыть свое разочарование при виде разнообразных тестов, хрустящих инструкций, бледно-розовых «отрицательных» полосок), мы с головой ушли в лыжный и велосипедный спорт, изображая парочку экстремалов. Мы сбросили вес, приобрели выносливость и сделались чужими друг другу. Ребенок? К тому времени мы стали фактически одного пола — мускулистые, как подростки, грубые и не терпящие прикосновений.

Именно тогда я сменил работу и начал летать — поначалу два дня в неделю, потом три, четыре, распространяя от Бейкерсфилда до Бисмарка весть об успешном трудоустройстве. Однажды вечером, после трехнедельного отсутствия, я приехал домой из аэропорта и обнаружил на пороге груду газет, самая давняя из которых была датирована днем моего отъезда.

— Я, пожалуй, пойду. Мне надо позвонить, — говорю я. — Если увидишь какой-нибудь подходящий дом, посмотри его, пожалуйста.

— А какого рода жилье ты ищешь?

— С низкими коммунальными расходами.

— Приходи ко мне ужинать.

— Скоро.

— Мы по тебе скучаем, Райан.

Утром в выходной в зале пусто. Ровные прямые пачки газет, нетронутые подушки кресел. Временное затишье в производственном цикле, судя по всему. Так бывает — маленькие спады активности. Может быть, по биологическим причинам — эпидемия гриппа в сочетании с бессолнечной погодой вселяет в людей усталость — но я-то знаю, что неделя на неделю не приходится. Бывают и спады и подъемы.

Кофейный аппарат урчит и бурлит при моем прикосновении и наполняет чашку до краев. Эта штуковина заслуживает благодарности за безупречную работу. Люди недостаточно признательны механизмам. Немые слуги исполняют любую нашу прихоть, но, вместо того чтобы на мгновение задержаться и сказать «спасибо», мы тут же отдаем следующий приказ. Возможно, именно так возникает дисгармония, кармическая пропасть между людьми и механизмами. Вскоре машины научатся думать — и, будучи потомками рабов, вряд ли обрадуются. Однажды я поделился этой мыслью с одним компьютерщиком, во время перелета из Остина. Он не стал меня разуверять. Он сказал, что существует отрасль под названием «техноэтика», которая исследует вопрос, есть у компьютеров права.

Лично я сомневаюсь, есть ли они у нас.

Найдя платный телефон в одном из залов ожидания, между туалетом и камерой хранения, я вспоминаю, какие звонки предстоит сделать утром. Главное —