— Им вернули деньги?
Он откинулся на сиденье и улыбнулся. Взглянул на часы.
— Еще нет и двенадцати. Нет, не вернули. Но их, несомненно, утешало то, что они пострадали ради искусства. Кстати, тут есть неплохое кафе, вон там, справа. «Кафе де ла Пэ». Там делают довольно аппетитный chèvre chaud. Салат с подогретым козьим сыром. Может, как-нибудь туда заглянем.
— Там будет видно.
Ледок продолжал экскурсию.
— А вот перед нами площадь Мадлен. Строительство началось в 1764 году по велению Людовика Пятнадцатого… Здесь у нас площадь Согласия, а дальше — Елисейский дворец…
Кругом была сплошная сажа и грязь, впрочем, такую же картину можно видеть и в Нью-Йорке, и в Лондоне. Если у вас нет парового отопления и вы топите углем, приходится мириться с сажей и грязью.
Здесь все казалось величественным. Куда более величественным, чем в Нью-Йорке и в Лондоне. Улицы широкие, здания впечатляющие — как будто строители хотели верить, что, раз увидев эти здания и эти улицы, их уже никто не забудет (и надеялись, что никто не спросит, откуда взялись на все это деньги).
Мы пересекли Сену, широкую, гладкую и коричневую, зажатую меж каменных набережных, свернули налево и несколько кварталов ехали вдоль реки. По воде медленно плыли длинные, глубоко осевшие баржи. Между ними сновали суденышки поменьше, некоторые даже с парусами.
Мы свернули направо. Ледок показал мне еще несколько достопримечательностей. В основном — рестораны.
— Вон там пониже, — сказал он, — «Тартюф». Видите желтый навес? Они замечательно готовят caneton à l’orange. Утку в апельсинах. Уток, известное дело, покупают только в Руане… Там дальше по улице блинная «Бон Шанс». Вы когда-нибудь пробовали нормандские crêpes?[8]
— Нет.
Ледок кивнул, как будто нисколько не удивившись моему невежеству.
— Тогда позвольте мне вас с ними познакомить.
— Посмотрим.
— Вот тут слева, — продолжал он, — находится «Две Кубышки», вполне приличное кафе. Они готовят неплохой citron pressé. Лимонный мусс. А вон то большое здание — церковь Сен-Жермен-де-Пре. Святой Жермен-в-Поле. На этом месте был когда-то храм в честь богини Исиды.[9]
— Не так давно? — поинтересовался я.
— Нет, нет, несколько тысяч лет назад. — Он поглядел на меня и улыбнулся. — Снова шутите?
Через несколько кварталов за церковью такси повернуло налево и дальше поехало уже по узким улочкам.
— Чуть дальше, — заметил Ледок, — есть кафе «Прокоп», одно из первых кафе в Париже. Вольтер выпивал там по сорок чашек кофе за день, когда заканчивал «Кандида». У них до сих пор можно получить неплохой café au lait.[10] А их crème brûlée[11] выше всяческих похвал.
Такси остановилось около узкого четырехэтажного здания. Небольшая табличка на аккуратно выкрашенной вручную двери гласила: «Отель „Викторианский“».
Ледок наклонился вперед, переговорил с водителем и повернулся ко мне.
— Пять франков. Разумеется, он даст вам квитанцию. Для отчетности.
Я достал из кармана несколько банкнот и протянул одну Ледоку. Он что-то сказал водителю, тот заворчал, порылся в бардачке, откопал листок бумаги и, снова заворчав, начеркал что-то карандашом. Не переставая ворчать, он протянул листок Ледоку, а тот передал его мне.
— Voilà,[12] — сказал он.
Я сунул бумажку в карман пиджака, открыл дверцу и вышел из такси. Ледок передал мне мой чемодан и тоже вылез из машины. Держа в левой руке шляпу и перчатки, он легонько отряхнулся правой рукой.
— А теперь, — сказал он, — в ваш номер.
Ледок остался ждать в небольшом вестибюле, пока коридорный, воевавший, вероятно, еще с Карлом Великим, теперь воевал с шатким открытым лифтом, который наверняка уже был достаточно преклонного возраста, когда Карл Великий только родился. Он хотел взять мой чемодан, но я вцепился в него мертвой хваткой. Я не знал, как на французском вызвать скорую помощь.
Лифт медленно пополз вверх, позвякивая и покачиваясь, а иногда повизгивая так, будто где-то в глубине шахты мучили здоровенную мышь. Старичок поверился ко мне с выражением мировой скорби на лице и спросил:
— Américain?
— Да, американец.
Он печально кивнул и отвернулся. Он и этого ожидал. Похоже, на свете вряд ли было что-то такое, чего бы он не ждал.
Лифт звякнул, вздрогнул, опять звякнул и опять пошел вверх. Где-то далеко внизу снова взвизгнула мышь. Старичок снова обратился ко мне.
— Parlez-vous français?[13]
— Нет. Уж извините.
Он печально кивнул.
Под финальное звяканье и под финальный слабенький взвизг мыши лифт замер на самом верхнем этаже. Старичок открыл решетчатую дверь и жестом предложил мне выходить. Я внял жесту. Шаркая ногами, он тоже вышел из клетки и пригласил меня следовать за ним. Мы двинулись узким коридором. Стены выкрашены в светло-зеленый цвет, красный ковер на полу посередине малость потоптан. У номера 404 старичок остановился, полез в левый карман, нахмурился, полез в правый карман и немного там покопался. Нормальный человек успел бы раз восемь открыть и закрыть эту дверь, пока старик возился с ключом. Наконец дверь распахнулась, и он жестом предложил мне войти.
Он последовал было за мной, но остановился, ожидая, пока я оглядывал комнату.
Если убрать эстамп с изображением Эйфелевой башни, над кроватью, то такой же номер можно увидеть и в приличном отеле в Питсбурге, Портленде или Пеории. С каждой стороны кровати по столику. Белое покрывало. Небольшой письменный стол из темного дерева и кресло из того же темного дерева, с виду крайне неудобное. На деревянном полу ковер. Дверь в ванную комнату.
— C’est bon?[14] — спросил старик.
— Сойдет, — ответил я. Полез в карман и достал банкноту. Пять франков. И отдал ему.
Старичок глянул на банкноту, потом на меня и произнес:
— Merci. — Он отдал мне ключ и повернулся, чтобы уйти. Затем остановился и еще раз взглянул на меня.
— Voilà, — сказал он, подняв брови, — le bidet.[15]
Он прошаркал в ванную комнату и сделал мне знак следовать за ним. Я последовал.
— Voilà, — повторил он, указуя дрожащим пальцем, — le bidet. — Оно стояло рядом с унитазом, на кафеле в черную и белую клетку, напротив ванны.
— Да, — сказал я. — Знаю.
Он прибавил что-то по-французски, заметил, что я нахмурился, и принялся сопровождать свои слова жестами. Медленно, превозмогая ревматизм, еле сгибаясь, он показал, что биде мне ни к чему.
— Non, non, non! — сказал он. И погрозил мне пальцем.
— Знаю-знаю, — повторил я.
Он попытался еще изобразить нечто такое, чтобы я лучше понял, что биде мне совершенно незачем. Но для него это оказалось слишком сложным.
— Понимаю, — снова сказал я. — Я бывал во Франции раньше.
Старичок уразумел из моего английского не больше, чем я из его французского. Он все еще говорил и жестами пытался объяснить, что мне не стоит пользоваться биде.
— Ясно, — сказал я.
На