Девочку водили из храма в храм, из зала в зал. В одном месте ей дали лизнуть соли, в другом — заставили встать на колени и остригли голову, после чего смазали оставшиеся короткие волосенки маслом и душистым уксусом. Потом она легла лицом вниз на исполинскую мраморную плиту и пронзительные голоса пропели над ней поминовение усопших. Ни девочка, ни жрицы ничего не ели и не пили весь этот день. На заходе солнца девочку, прикрыв овчиной, уложили спать в комнате, которой она прежде никогда не видела, в доме, простоявшем запертым много лет. Потолок в этой комнате был очень высок, но окон не было и чувствовался застоявшийся запах смерти. Здесь молчаливые женщины оставили девочку в темноте.
Она лежала неподвижно, с широко раскрытыми глазами.
На стене затрепетал отблеск света. Кто-то шел по коридору, загораживая рукой свечу так, что она давала света не больше, чем светлячок. Послышался хриплый шепот:
— Ну, как ты, Тенар?
Девочка не ответила.
В дверь просунулась голова, странная голова — лысая, как очищенная картошка, и такого же желтоватого цвета. Глаза на этой голове напоминали картошку неочищенную. Нос, утонувший среди свисавших щек, казался крошечным, безгубый рот походил на щель. Девочка лежала, не двигаясь и не сводя глаз со странного посетителя.
— Эй, Тенар, моя маленькая пчелка!
Голос хотя и был хрипловатым, походил на женский, но исходил не от женщины.
— Мне нельзя здесь быть, мое место на крыльце, я сейчас уйду. Просто мне хотелось взглянуть, как там моя маленькая Тенар после такого утомительного дня, как там моя маленькая пчелка.
Пришелец бесшумно подошел к девочке и протянул руку, чтобы погладить ее по голове.
— Я больше не Тенар, — сказал она, пристально глядя на собеседника. Рука замерла, так и не коснувшись волос девочки.
— Нет… — прошептал он и через минуту добавил: — Знаю, знаю. Теперь ты маленькая Съеденная Арха. Но я…
Девочка молчала.
— Трудный день был для малышки, — сказал человек со свечой.
— Тебе нельзя входить сюда, Манан!
— Нельзя… Знаю. В этот дом нельзя. Спокойной ночи, малышка… Спокойной ночи…
Манан, не торопясь, повернулся и вышел. Отблески света на стенах постепенно угасли. Девочка, имя которой теперь было Арха, Съеденная, лежала молча, неотрывно глядя в чернильную тьму.
2. СТЕНА ВОКРУГ МЕСТА
Она росла и, не сознавая того, забыла мать. Ее место было здесь, у Гробниц, и так было всегда. Лишь иногда, июльскими вечерами, когда девочка смотрела на окрашенные закатом в желтоватый цвет горы на западе, вспоминала она огонь в очаге того же самого цвета. Ей казалось, что когда-то ее держали на руках, что было странно, потому что здесь к ней и прикасались-то редко, и вспоминался ей чудесный запах вымытых в душистой воде волос цвета заката и огня.
Конечно, знала она больше, чем помнила — всю историю ей уже рассказали. Когда ей было лет семь или восемь и ей захотелось узнать, кто же она такая, девочка подошла к своему телохранителю, стражнику Манану и спросила:
— Манан, расскажи, как меня выбрали.
— Но ведь ты и так все это знаешь, малышка.
Она и в самом деле знала. Высокая и сухая жрица Тар рассказывала ей об этом пока Арха не заучила все наизусть, и теперь она повторила ее слова:
— Когда умирает Первая жрица, церемонии похорон и очищения занимают месяц по лунному календарю. После этого Жрицы и Стражники Гробниц переходят пустыню и идут по городам Атуана, расспрашивая народ. Они ищут девочку, родившуюся в ночь смерти Первой Жрицы. Найдя ее, они ждут и наблюдают. Ребенок должен быть здоровым физически и умственно, не болеть оспой и рахитом, не получать увечий. Если девочке исполнилось пять лет и она совершенно здорова, становится ясно, что ее тело — это тело умершей Первой Жрицы. Ее привозят в Место и учат целый год. В конце этого года ее вводят в Тронный Зал и отдают ее имя Хозяевам — Безымянным. Она и есть Безымянная, Вечно Возрождающаяся Жрица.
Так рассказала ей Тар, слово в слово, и девочка не осмелилась расспросить ее поподробнее. Тар нельзя было назвать жестокой, хотя и была она сурова и жила по железным законам. Арха благоговела перед ней. К Манану же она таких чувств не испытывала и потому скомандовала бы:
— Расскажи, как меня выбрали!
И он снова, в который раз, поведал бы ей:
— Мы вышли отсюда в третий день новолуния, потому что Жрица-Которая-Была умерла именно в третий день новой луны. Сначала мы пошли в Тенабах. Он считается большим городом, хотя те, кто видел и Авабат, говорят, что Тенабах в сравнении с ним все равно, что блоха рядом с коровой. Для меня-то он достаточно велик, ведь в нем десять тысяч домов! Потом мы направились в Гат, но никто в тех местах не слыхал о девочке, рожденной в третий день прошлого новолуния. Были мальчики, но мальчики не подходят… Так что мы двинулись в холмистые места на север от Гата. Я сам из тех краев, где текут реки и на земле растет трава… Не из этой пустыни…
На этом месте хриплый голос Манана приобрел бы странный оттенок, а поросячьи глазки совсем скрылись бы в складках век. Он помедлил бы чуть-чуть, а потом продолжал:
— Мы нашли всех родителей, у кого месяц назад родились дети. Некоторые врали: — «Ну конечно, наша девочка родилась как раз в третий день месяца!» Бедняки, как ты знаешь, рады воспользоваться любым случаем, чтобы избавиться от лишнего рта. Были и другие, такие нищие, что жили в своих одиноких хижинах, не вели счета времени и не знали, когда же именно рождались их дети. Мы не отступались и в конце концов всегда докапывались до истины. Но до чего же утомительная эта работа! Но вот в маленькой деревушке из десяти домов, среди садов к западу от Энтата, мы нашли нужную нам девочку. Восемь месяцев было ей — вот как долго мы искали… Она родилась не только в ту ночь, когда умерла Первая Жрица, но и в тот же самый час. Чудесный ребенок! Она сидела на коленях у матери и яркими глазами смотрела на нас, набившихся в единственную комнату, как летучие мыши в пещеру. Отец ее был бедняком, ухаживал за яблоневыми садами помещика, а своего у него было — пятеро детей и коза. Даже дом не принадлежал ему. Мы столпились в комнате и потому, как жрицы смотрели на девочку и переговаривались меж собой, поняли, что