– Нам нужна Джира, – бросил первый центур, вперившись в девушку взглядом. Почти гипнотическим, но именно почти – центур не использовал умения. То ли попросили не действовать жёстко, то ли не посчитал нужным. – Где она?!
Фраза прозвучала совсем резко – центур терял терпение, – но Бри не испугалась, скорее – разозлилась. Начала злиться, и второй поспешил успокоить девушку:
– Марина, ты не представляешь для Альянса никакого интереса.
– А Джира? – вырвалось у Бри против воли.
– Джира – боевой маг, – мягко напомнил центур. – Закон гласит, что она обязана зарегистрироваться и получить лицензию.
– Чей закон?
– Закон Альянса, Марина, а значит – один из законов Города. Быть боевым магом – большая ответственность, тем более – молодым боевым магом. Джира девушка сильная, но при этом – импульсивная, мы не хотим, чтобы она наломала дров и нарушила режим секретности.
– Или вы её боитесь.
Услышав эти слова, мама судорожно вздохнула, но сдержалась, промолчала.
– При всём уважении к твоей подруге, Джира не обладает ни силой, ни опытом, чтобы представить для Альянса хоть какую-то угрозу. Мы просто не хотим, чтобы нарушился давным-давно установленный порядок. Нельзя привлекать внимание челов к Тайному Городу.
Об этом Бри знала. С этим была согласна. Но её сильно смущало, что столь правильные слова произносят центуры Внутренней Агемы. И произносят их для того, чтобы отыскать Джиру.
– Марина?
– Я…
– Говори! – рявкнул первый центур.
Рявкнул так, что девушка вздрогнула, а мама, растеряв привычное хладнокровие, закричала:
– Она всё расскажет!
А «добрый полицейский» сделал шаг назад.
– Говори сейчас!
«Злой полицейский» сделал шаг вперёд.
– Не трогайте её!
Мама бросилась к Марине, но «добрый» перехватил её – мягко, почти нежно, а «злой» вцепился в руку Бри. Не крепко, но ужасно неприятно – рука у «злого» оказалась жгуче холодной, запястье девушки словно ледяное кольцо стиснуло.
– Говори сейчас!
– Не трогайте мою дочь!
Лютый холод сдавил руку, но не остановился – стал расползаться от запястья вверх, к плечу, нацеливаясь на шею. И глаза «злого» центура – совсем рядом… в дюймах… глаза злые, без кавычек злые, глаза требующие… Кажется, он всё-таки решил воспользоваться умением брать жертву под ментальный контроль.
– Где Джира?
– Я не знаю!
– Говори сейчас!
Руку девушка не чувствует, плечо онемело, а холод уже рядом с шеей… совсем рядом… готовится лизнуть в сонную артерию – холод тянется к яростно горячей крови… холод ищет тепла… холод хочет…
И Бри не выдерживает.
– Мама! – кричит отчаянно, с надрывом. Едва появившаяся уверенность исчезает, растворяется в лютом холоде. – Мама!
– Марина! – Женщина рвётся к дочери, но «добрый» центур держит крепко. Мягко, но крепко. – Марина!
– Где Джира?
– Мама!
– Марина!
«Добрый» центур тащит женщину в коридор, «злой» орёт:
– Пусть смотрит!
Но «добрый» не соглашается:
– Не сходи с ума!
– Она должна ответить на вопрос!
– Мама!
Холод режет горло, и Бри заходится в кашле. И почему-то кажется, что кашляет она кровью. Заходится в кашле так, как заходилась в крике – с надрывом. А «злой» орёт:
– Где Джира?
И холод во всём теле.
– Мама… – едва шепчет девушка.
И понимает, что не слышит ответа. Тишина.
И понимает, что случилось страшное…
– Мама?
«Добрый» центур абсолютно растерян. Смотрит на обмякшую на его руках женщину и явно не понимает, что делать.
А женщине… А маме плохо.
Нет.
Не стало плохо, а не стало. Её не стало. Так бывает – вдруг. Настолько неожиданно и сразу сильно, что спасти ушедшую жизнь не успеет никто, даже лучший на планете врач, даже волшебник. А эти двое врачами не были. И они растерялись, растеряв последние, возможно, самые важные секунды. «Злой» усмехнулся, а «добрый», опомнившись, попытался запустить сердце матери армейским стимулятором, но «злой» качнул головой:
– Поздно.
И отпустил Бри.
– Мама! – Девушка бросилась к матери, которую «добрый» уложил на диван. – Мама!
– Проклятие! – «Добрый» мрачно посмотрел на напарника.
– Бывает, – пожал плечами тот.
– Мама! Мама!! Мама!!!
Бри громко рыдала, обнимая холодеющее тело, а они стояли рядом…
///Они.
В снах центуры всегда были «ими» – безликими образами. Голосами и жестами, приведшими мать к смерти. Образами с невнятными отличиями: один – условно «добрый», другой – условно «злой», но оба – центуры, а значит – Зло. Одно из его воплощений.
Два его воплощения.
Бри прекрасно запомнила центуров – на всю жизнь, – но в снах никогда не видела их лиц – только мать. Зато маму – отчётливо, хотя во время допроса смотрела на неё редко, а когда рыдала над телом – сквозь слёзы, с трудом понимая происходящее… сходя с ума от происходящего… теряя происходящее… Ничего не видя тогда, но отчётливо – в снах. Видела любимое лицо… закрытые глаза… видела, что нет жизни, и шептала:
– Прости меня…
Эти слова Бри всегда произносила наяву… ни разу – во сне. Рыдала над телом, потом отстранялась, продолжая держать холодную руку, и шептала: «Прости…» Но уже не во сне. И всегда – с открытыми глазами. Шептала, надеясь, что будет услышана, но не надеясь на прощение. Шептала, умоляя мать простить себя, но сама себя не прощала.
– Прости меня…
– Марина, ты что-то сказала? – Володя приподнялся на локте и вопросительно посмотрел на девушку. Сегодня Бри произнесла фразу громче обычного, и он услышал. Но не разобрал слов. – Что случилось?
– Всё хорошо, милый, – улыбнулась девушка. – Наверное, во сне.
– У тебя кошмар?
– С чего ты взял?
– Голос показался взволнованным.
– Показался.
– Правда?
– Правда, любимый.
Бри поцеловала Володю в щёку, поднялась, подошла к окну – не накинув футболку и даже трусиков, – откинула штору и посмотрела на залитый солнечным светом двор. На яркое утро, ясное и светлое, резко контрастирующее с её настроением. С тем настроением, что овладевало ею каждое утро. Почти каждое утро, потому что почти каждую ночь ей снился этот сон – явь, навсегда ставшая кошмаром.
Смерть.
И снова – на мгновение! – лицо матери перед глазами. И едва слышный шёпот:
– Прости меня…
– С кем ты говоришь?
– Ни с кем. – Бри отошла от окна, натянула валявшуюся в кресле футболку, затем – трусики. Вновь улыбнулась Володе.
Делая вид, что всё в порядке.
Он заложил руки за голову и прищурился:
– Марина?
– На завтрак будем тосты…
Однако сменить тему не получилось.
– Марина, я знаю, сейчас у тебя трудное время и именно с этим связано… – Володя замялся. – Твоё настроение.
– Спасибо, что понимаешь, любимый.
– И я очень хочу тебе помочь.
Бри улыбнулась.
Теперь – почти искренне… Нет, она всегда улыбалась Володе искренне, речь о настроении: правильная улыбка способна скрыть ужасную тяжесть, и в последнее время девушка часто улыбалась другу правильной улыбкой, пряча под ней царящую внутри тьму. Но сейчас, глядя в его глаза, чувствуя его заботу и то, насколько ему важно вернуть её к нормальной жизни, Бри не могла не улыбнуться искренне. Володе. Доброму. Любящему. И ничего не знающему… Для Володи и всех её знакомых, обычных знакомых и обычных друзей, не допущенных в Тайный Город, смерть мамы произошла по естественным причинам – сердце, с кем не бывает? О Внутренней Агеме, Альянсе, Консуле и тому, что мать довели до приступа беспощадные центуры, они даже не догадывались. А Бри не собиралась их посвящать.
Не имела права.
Но иногда хотелось очень. Как теперь.
Потому что Володя поднялся, подошёл и нежно прикоснулся к руке девушки. Чуть выше локтя.
– Марина… давай уедем? – Прозвучало так естественно и заботливо, что Бри едва не задохнулась от счастья. И машинально спросила:
– Далеко?
– В Крым. Или в Питер. – Он улыбнулся и провёл по руке девушки пальцами. – Я летом неплохо заработал, ты ведь знаешь, так что можем смотаться. Только я и ты. Думаю, тебе необходимо слегка развеяться.
«Милый, милый…»
Больше всего на свете Бри хотелось согласиться с предложением Володи и махнуть: в Крым, Питер, Казань – куда угодно! Уехать, взяв с собой рюкзак с минимумом вещей, бросить его в отеле и гулять до одури, пока ноги не начнут отваливаться, просто бродить – где угодно, потом поесть, посидеть у воды, держа Володю за руку, вернуться в номер