Подпоручик мрачно кивнул. Усмана несло.
— И кресты нательные у вас тоже запрещены, да? По той же причине. И монахи у вас вроде как боги, только маленькие?
— Так нельзя говорить, — возмутился подпоручик, — ересь карается…
— Да мне плевать, чем карается ересь! — взвизгнул Усман. — У нас два автомата и пусть только попробуют покарать!
Емельянов задумчиво посмотрел сначала на Усмана, потом на меня.
— Я не понимаю, — осторожно начал он, — почему вы еще живы. Выстрел не может обогнать слово.
— У хорошего бойца выстрел все может! — выкрикнул Усман и успокоился.
Он повернулся ко мне и вопросительно взглянул мне в глаза. Я значительно кивнул.
— Крест может быть защитой от слова? — спросил я.
— От слова нет защиты, — ответил Емельянов, — только вера и, как символ веры, другое слово. Хороший священник произнесет слово и без креста.
— А крест в руках неверующего? — уточнил Усман.
— Простая побрякушка.
На всякий случай я подошел к убитому монаху и снял с него крест. Да, канон здесь явно не тот. Если обычно Иисус дистрофически тощ, то здесь можно подумать, что на кресте распят Жан Клод Ван Дамм. И выражение лица не скорбное, а совершенно спокойное и уверенное, будто не на крест он взобрался, а на тарзанку в Парке Горького. Я вгляделся в глаза Иисуса, я попробовал передать вечно живому богу часть своей силы и получить сторицей, как он обещал ученикам, но ничего не случилось. Живой бог выглядел мертвым, а я не чувствовал в себе никаких сверхъестественных сил. Я перекрестился и почувствовал себя идиотом. "Отче наш" я решил даже не начинать.
Усман неслышно подошел сзади.
— Крест? — тихо спросил он. — Это твой крест нас защитил?
Я кивнул.
— Я не знаю, в чем тут дело, — сказал я, — честное слово, не знаю. Я понял, что должен выстрелить, и выстрелил. Я не понимаю, как я понял, крест как-то подсказал мне, что делать, но как…
— Не грузись, — оборвал меня Усман. — Давай лучше подумаем, что будем делать с этими гоблинами. В приказ я ехать не собираюсь, на дыбу за убийство монаха мне что-то не хочется. А тебе?
— Мне тоже.
— Значит, надо уходить. А для этого надо поменять нашу одежду на что-нибудь более подходящее. Может, у крестьян приватизировать… Жалко, что мы с тобой не умеем ездить верхом.
— Разве арабы не все…
— Нет, не все. Эй, подпоручик! Кто может остановить крестьянина, путешествующего на собственной телеге?
— Да кто угодно.
— Но Тимофей… он же ехал по большой дороге и было непохоже, чтобы он чего-то боялся.
— Крестьяне имеют право ездить на ближайший рынок продавать и покупать. Для более дальних поездок нужно благословение.
— Какое еще благословение?
— Деревянная или металлическая пластинка с изображением, символизирующим суть поездки. Может выдаваться настоятелем прихода, барином или судейским дьяком.
— Понятно. У тебя оно есть?
— Зачем? Мы же стрельцы.
— Понятно. Стрельцы бывают пешими?
— Хочешь изобразить нас? Не выйдет, стража не имеют права покидать охраняемую зону без благословения. А в охраняемой зоне нас всех знают в лицо.
— Так это что получается, без боя никуда по любому не деться? Тогда поехали в приказ.
— Сдурел? — Емельянова аж перекосило. — Твой друг убил монаха! Вам не выйти оттуда живыми! И нам тоже мало не покажется за то, что монаха не уберегли.
Мне показалось что пора и мне вставить слово.
— Сдается мне, подпоручик, — сказал я, — что ты не особо жалуешь монахов. Я прав?
Подпоручик озадаченно пожал плечами.
— А кто их жалует? Но против слова не попрешь. Жаль, ребята, но у вас нет выхода, кончится порох и…
— Положим, порох не скоро кончится, — заметил Усман.
— Ну и что с того? Против двух монахов сразу вам никак не выстоять. Если мы не вернемся к вечеру, воевода поднимет в ружье резерв. Вас загонят, как медведя на охоте.
— Значит, у нас вообще никаких шансов? — уточнил Усман.
— После убийства монаха — никаких, — подтвердил подпоручик. — Если только…
— Что?
— Расскажите-ка поподробнее, что с вами стряслось.
12
У стрельцов был с собой сухой паек и мы пообедали, не слишком сытно, но в нашем положении выбирать не приходится. Странное это было зрелище, мы с Усманом в камуфляже и с калашами, десяток стрельцов в безумных камуфляжных кафтанах, поодаль стреноженные кони, пищали, состроенные в пирамиду, а рядом на траве аккуратно разложены сабли и пики. Перед тем, как отбросить все предосторожности, Усман спросил у стрельцов, кто из них самый сильный. Вызвался мрачный коренастый бородач, похожий на гнома, Усман легонько побил его, после чего сообщил остальным, что так будет с каждым, кто рискнет положиться на судьбу. Увидев судьбу бородача, стрельцы начали перешептываться, но не озабоченно, а скорее восхищенно и с некоторым благоговением.
В общем, автоматы и бронежилеты отправились в общую кучу воинской справы, и сцена вокруг наскоро разведенного костерка больше напоминала воинский бивуак, чем временное перемирие с целью переговоров между двумя враждующими сторонами.
Я читал в какой-то исторической книге, что раньше, в средние века и чуть позже, игры в военное благородство были довольно широко распространены. Викинги, например, огораживали поле боя особой чертой и если воин выходил или выползал за ее пределы, он считался как бы вне игры, его нельзя было убивать, потому что тогда от убийцы отвернутся боги и ему ни в чем не будет удачи. А когда эскадра Ушакова подошла к крепости Корфу, начался шторм и английский (или французский?) комендант милостиво позволил врагам укрыться от непогоды в бухте. Офицеры были приглашены в крепость на званый ужин, их накормили, напоили и показали спектакль. На следующий день море успокоилось, русские корабли вышли в море и атаковали крепость.
Даже в русско-японскую войну имели место отдельные проявления подобных пережитков прошлого. Только в XX веке война перестала быть рыцарской забавой и окончательно превратилась в то, чем была всегда — в узаконенное убийство. Хорошо, что в этом мире время прозрения еще не подошло.
В общем, мы грелись вокруг костерка, жрали вяленое мясо с сухарями, и мы с Усманом в десятый раз рассказывали, что с нами произошло. Нельзя сказать, что стрельцы все поняли, да и было бы странно, если бы они враз уразумели, чем "Газель" отличается от "шестерки". Но кое-какое представление о нас у стрельцов явно сформировалось.
— Значит, этот крест тебе дала святая женщина, — задумчиво проговорил подпоручик Емельянов, которого, как выяснилось, звали Иваном.
— Не знаю, святая она или не святая, — сказал я, — может, она вообще колдунья.
— Нет, — Иван замотал головой, — колдунья могла сотворить любой амулет, но только не в форме креста. Над крестом власть только у святых.
Предмет обсуждения лежал на моей ладони и тринадцать пар глаз не отрывали от него настороженно-заинтересованного взгляда. Только сейчас я понял, что не имею ни малейшего понятия о том, из какого материала