Размеры у квартиры Катберта были просто неприличные. В ней насчитывалось шесть спален, три ванные комнаты, бильярдный зал, кабинет, в который тот никогда и носа не показывал, и гостиная, в два или три раза просторней средней нью-йоркской квартиры. Хотя работа агента прекрасно оплачивалась, большей частью своего состояния он был обязан наследству отца – богатейшего промышленника из Чикаго, который сделал непродолжительную карьеру у республиканцев в 80-х, пока приключение со стриптизершей, по возрасту годящейся ему в дочери, не вынудило его подать в отставку. И развестись…
Я искал взглядом знакомые лица. Самым странным на этом празднике – моем, кстати говоря, – было то, что я почти никого здесь не знал. Я чувствовал себя будто мальчишка, который поступил в новую школу и, вконец сконфуженный, стоит во дворе, куда все вышли на перемену. Я так до конца и не поверил в поговорку, что друзья моих друзей – мои друзья. Если бы три четверти присутствующих сейчас в квартире исчезли с лица земли, мне бы от этого не было ни холодно ни жарко. Пока я вежливо переходил от группы к группе, Катберт представлял деликатно мне гостей: «Ты ведь помнишь о…», «Вы, конечно, знакомы с…». Я узнал, что здесь присутствует дама-модельер, продающая в бутике в Тайм Уорнер-Центр предметы одежды, изготовляемые из переработанных отходов, саксофонист из группы джазового андеграунда, который только что выступил в Карнеги-холле с классическим оркестром из пятидесяти музыкантов, а также сверходаренный писатель 22 лет от роду, у которого в издательском доме Кнопфа скоро должен выйти «один из самых захватывающих концептуальных романов за десяток лет». Мы не проговорили и полминуты, как он уже принялся рассуждать об авторефлексивной литературе и подробно излагать свой замысел – «написать решительно постмодернистский вариант «Жизни и мнений Тристрама Шенди, джентльмена».
Тем временем приехала Эбби. Именно она вырвала меня из когтей нового воплощения Лоренса Стерна[4]. На ней было платье из черного твида[5] – очень изящное, ненавязчиво открывающее красновато-коричневые плечи под тонкой муслиновой накидкой. Если рассуждать беспристрастно, Эбби была далеко не самой красивой девушкой на вечеринке. Когда она пришла и я встретился с ней взглядом, я уже успел выпить два или три стакана и благополучно забыть, что мы делим кровать и ванную комнату, – разумеется, случайно, так как, несмотря на ее постоянные намеки, мне еще удавалось уговорить ее сохранить свою очаровательную двухуровневую квартиру в Сохо. На какую-то долю секунды я подумал, что вполне мог бы подойти и приударить за ней.
Запечатлев поцелуй на губах, она увлекла меня за собой, а потом указала на людей вокруг:
– Ну как, удивлен?
– Очень забавно. Я едва не выронил бутылку вина.
– Жаль, пропустила такое зрелище. Как мне бы хотелось тогда видеть твое лицо!
С этими словами она легонько ущипнула меня за щеку – один из тех поступков, которые совершала, желая позлить меня.
– Ты уже заходила к себе?
– Нет, самолет опоздал. Мне даже пришлось переодеваться в туалете аэропорта… Какая морока! К счастью, там была Мэрил и помогла мне. Свои чемоданы я оставила на входе.
Grosso modo[6] Мэрил играла в жизни Эбби такую же роль, что Катберт в моей.
– Как мило со стороны Катберта, что он все это устроил, – произнесла она, окидывая взглядом салон.
Я понизил голос:
– Скажи, у тебя есть хоть малейшее представление, кто все эти люди?
– Нет, но, думаю, познакомиться будет забавно…
Эбби была способна слиться практически с любой средой и за несколько секунд завязать приятельские отношения с людьми, о которых ровным счетом ничего не знает. Чего про меня точно не скажешь.
– Ну, и как там Майами?
– Жарко и влажно, ничего нового.
– И все?
– Я ж без продыху! Из аэропорта в гостиницу, из гостиницы в студию… Ты даже себе не представляешь, как я спешила вернуться. И, подумать только, через два дня я снова уезжаю…
Эбби возвращалась во Флориду на фотосессию для знаменитой косметической марки. Даже на вершине своей неожиданной славы у меня всегда оставалась привилегия – возможность спокойно прогуляться по улицам так, чтобы мне никто не навязывался. Предполагаю, три четверти человечества знает в лицо Бреда Питта или Анджелину Джоли, но сомневаюсь, что даже один процент в состоянии назвать имя хотя бы одного сценариста Голливуда, будь у него в активе выручка даже в несколько сотен миллионов.
Эту привилегию Эбби очень давно потеряла. Когда мы куда-нибудь выходили вместе, я постоянно ощущал, что все смотрят на нас, а точнее, на нее, но в конце концов перестал обращать на это внимание. Она всегда была открыта для общения, охотно позировала для нескольких «фото на память», обменивалась любезными словами с совершенно незнакомыми людьми, но обладала способностью поставить на место, чтобы держать людей на приличном расстоянии. В общественных местах рядом с ней мне часто было не по себе; я не мог отделаться от мысли, что в нашей паре представляю собой слабое звено. На улице, в ресторане, на вечеринках я всегда представлял себе, как присутствующие немного растерянно спрашивают друг друга: «Кто этот тип, который под руку с Эбби Уильямс?»
Свою же собственную жизнь Эбби в конце концов упустила. Параметры ее тела можно узнать в большинстве дамских журналов. Ее известность возросла после появления в нескольких модных сериалах, которые я никогда не смотрел. Эбби попадала на обложку если не «Вог», то «Вэнити фэйр». В начале года она стала героиней «Шоу Ларри Кинга» – замечательное представление, где Ларри под бурные аплодисменты зрителей сделал незабываемый вывод: «Вы столь же милы, сколь красивы!» Эбби умела дать то, что от нее ждали. Она много путешествовала, издала два курса оздоровления и, как и другие себе подобные, с неизменным профессионализмом участвовала в гуманитарных и благотворительных акциях.
Но эта жизнь была для нее всего лишь видимостью. Эбби любила читать Вирджинию Вулф и Джеймса Джойса – среди тех, кого я знал,