* * *

Мне хочется ругаться матом. Как Сергей Шнуров. Так будет более понятнее, что я испытываю, услышав новость о семейном положении Давида. Вот падла. Второй женой захотел меня сделать или десятой, гарема ему захотелось?

Из меня рвутся самые нелестные слова, но я молчу. Изображаю дуру, киваю головой и бормочу «спасибо», «не стоит переживать», «да тут всего лишь царапина». Бабулик явно озадачилась моим поведением. Смотрит мне в глаза и пытается прочесть все, что на уме, а я все шире и шире улыбаюсь, широко распахивая невинно глаза. Эта роль идиотки дается мне с трудом, но Станиславский мной бы гордился. Устраивать скандал пожилому человеку не вижу смысла, а вот потрепать кое-кому нервишки и вытрясти душу очень хочется.

Меня оставляют одну. Я выдыхаю, падаю на подушки и смотрю в потолок. Давид женат. Или в разводе? Во всяком случае штамп в паспорте о браке у него точно есть, кольца нет, но это уже формальный атрибут. А может он стал отцом случайно? Мусульманин иль христианин, а потребности у мужиков одинаковы, и накосячить могут все. Ребенка ему подкинула непутевая мамаша? Или отобрал ребенка? Помню в университете поговаривали, что жители гор очень трепетно относятся к детям. И все, я ничего не знаю о традициях, нравах, мыслях этих горцев. Куда, блин, лезу? Оно мне надо? Наверное, стоит усмирить свою гордость, написать папе новый номер телефона и попросить его забрать меня отсюда. По дороге мне придется выслушать, какая я бестолочь, безответственная, что с этого дня меня берут под особый контроль, а возможно еще заставят вернутся в особняк. Полина будет просто в «восторге», как и я.

— Ты ей не сообщил о дочери? — о, разговор по душам возле двери. Это я должна услышать. Осторожно приподнимаюсь и сползаю с кровати, ковыляю к стулу, который удачно стоит возле двери. Некрасиво подслушивать? Ха, плевать на мораль, может узнаю что-то интересненькое.

— Зачем? — Давид раздражен инициативой своей бабули, наверное, смотрит на нее осуждающе, но эта женщина сможет справится с недовольством своего внука.

— Как зачем? Ты ж на ней жениться собрался!

— Бабушка, у нас с ней будет фиктивный брак. Брак, в котором не нужно вытаскивать все скелеты из шкафа и выворачивать душу наизнанку. Не стоило говорить ей о Хаде!

— Фиктивный? — бабусик смеется, при чем так заразительно, что я сама начинаю против воли улыбаться. — Боюсь, внучек, ты в очередной раз ошибаешься, но я с удовольствием посмотрю на ваш фиктивный брак, — опять смешок.

— Это совершенно другая ситуация, — вот Давид веселья бабули не поддерживает.

— Мне нравится эта девочка, если ты за одобрением сюда приехал.

— Я планировал сюда приехать. Поездка с Аленой вышла спонтанно.

— Спонтанность — это твое, отец там за сердце не хватался, когда увидел, кого ты привел в дом?

— Он даже не захотел меня слушать. Так какая разница, одним разочарованием меньше — больше, у него всегда одно мнение по поводу меня. Благо есть Мухаммед, радость и гордость родителей и всей родни, — горькая ирония в голосе Давида трогает меня за живое, я уже не так сильно на него сержусь.

— Послушай, Давид, поговори с девочкой, получилось некрасиво с твоей стороны по поводу Хади. Не гоже начинать отношения со лжи.

— Молчать и лгать — это разные вещи.

— Ты умеешь и молчать, и лгать.

— Во благо, бабушка. Ты же знаешь, что я не мог иначе поступить.

— Тем самым навредив только самому себе.

— Зато от меня отстали.

— Я всегда на твоей стороне, Давид. Иди и поговори с девушкой, — так, разговор какой-то мутный, требующий дополнительной информации, чтобы понять, о чем эти двое говорили. Торопливо ковыляю к кровати, успеваю сесть, прежде чем в комнату заходит Давид.

— Как самочувствие?

— Все нормально. Если есть эластичный бинт, можно замотать щиколотку и через пару дней вновь буду скакать горной козочкой. Как малышка? — это не дежурный вопрос, мне действительно тревожно за девочку после случившегося.

— Все хорошо. Она, по-моему, даже не испугалась. Сейчас находится с Ясмин.

— Это няня?

— Это моя тетя, она за ней присматривает, — ох, тяжело ему дается разговор о дочери, каждое слово прям выталкивает из себя. Подходит к кровати, садится, но не рядом, между нами еще два человека сядет.

— Хадя — моя дочь.

— Это мне сообщила твоя бабушка. Ты, я так понимаю, не планировал мне о ней рассказывать?

— Нет. Ты ж сама говорила, что детей тебе не надо, так что изменилось сейчас? — смотрит немного враждебно, пытаюсь не вспылить, а проявить выдержку.

— То есть, женившись на мне, ты бы её тут и оставил?

— А ты предлагаешь ее забрать в Сочи? Откуда вдруг возник этот материнский инстинкт, Алена?

— Я считаю, что дети должны жить с родителями. Да, я не собиралась рожать и возиться с младенцем, но тут вполне самостоятельный ребенок, большой, ночью спит, сказать пару слов сможет, что ему нужно.

— Хадя не говорит, — голос ровный, но у меня слишком музыкальный слух, я слышу горечь.

— Сколько ей лет?

— Четыре.

— Ну бывает, заговорит чуть позже, — без понятия, почему такой большой ребёнок не говорит, поэтому стараюсь многое понять по безмолвию Давида. Судя по всему, он не собирается меня посвящать в причины молчания своей дочери.

— Она