Так и с человеком: умирает только тело, суть нашей души остаётся где-то записанной на «флэшку» у Господа.
Душа человека - информация не просто знаний и опыта, она концентрат всех душевных и творческих качеств, обретённых человеком в течении жизни. Надеюсь, что моя «флэшка» заполнена не самой худшей начинкой.
- Как ты можешь быть уверена, что эту твою «флэшку» не отправят в архив или на переплавку?
- Ну, конечно - быть уверенной в собственной ценности сложно. Полностью уверены в своей бесценности только самодовольные дураки и настоящие психи. Но не думаю, что Бог настолько расточителен, что готов уничтожить хоть что-то полезное.
- Мама, - простонала она, - это всё твои теории! На практике же этого подтвердить нельзя! Ну, хоть ради нас, согласись на операцию, поживи ещё!
- Вот погляди на себя, дочь! Что ты сейчас делаешь? Ты стараешься изо всех сил лишить меня веры в будущую жизнь. Но самое плохое - ты не веришь сама. Я в любом случае: раньше или позже умру. И что, ты после моей смерти не станешь молиться об участи моей души в будущей жизни?
Если там ничего нет, значит, ты просто будешь приходить на кладбище и поливать цветочки над моими полусгнившими костями? С умилением из леечки поливать червей, пожравших мою телесную оболочку? Ведь если от моей души ничего не останется, значит и молиться не о чем?
- Нет, ну не надо же всякую мысль доводить до абсурда! - рассердилась Настя, - Конечно, мы не забудем тебя, конечно, я тоже буду молиться о тебе и заказывать панихиды в церкви! Как и сейчас подаю записки о твоём здравии. Но уж лучше нам о твоём здравии заказывать, чем за упокой! Пожалей ты нас!
- А мне не позволено попросить: пожалейте меня, не продлевайте мою агонию? Дайте мне умереть в срок, Господом назначенный...
Эти годы, что я болела, были пыткой для меня и не самыми радостными для вас. О чём ты просишь меня? «Мама, повой, поскули от болей ещё немного, чтобы мы могли позаботиться о тебе, проявить свою любовь и доброту...» Не это ли абсурд?
Позаботьтесь о себе и друг о друге. Не оставляйте друг друга в бедах. Рожайте и воспитывайте детей. Делайте добро окружающим вас людям... Вы и есть продолжение моей жизни.
Ну, что поделать, если мой срок пришёл?
- Красиво говоришь, мама! Это ты умеешь, я знаю. Ты же теле журналистка!
А сама-то ты, когда заболела - когда папа погиб? Я же знаю - ты не хочешь жить, ты к нему торопишься! Это не твой срок - ты его сама приближаешь.
Папа уже там, если ты в это веришь! А там времени нет, там бесконечность. Он подождёт, если любит! А нас ты любишь? Мы то ещё здесь и ты нужна нам!
- Зачем? Вы уже взрослые, у вас своя жизнь. Даже маленькие дети сиротами остаются. Я же не оставляю вас маленькими.
- Ты... Ты же сильная, мама! Ты столько пережила, столько одолела! Неужели сейчас сдашься?
- Этот приём называется «Взять на слабо», - улыбнулась я, - сила не в том, чтобы цепляться за жизнь, даже если твоя оболочка уже почти сгнила.
Я ухожу и сжигаю за собой мосты.
Ты говоришь - я сильная? Да.
Так запомните меня сильной, способной до конца принимать собственные решения, а не трусливой, дрожащей за свою жизнь истеричкой...
Коляски уже давно разъехались, женщина, бывшая тут моей матерью, грустно шагала по дороге, устало подволакивая ноги. Кучер снова задремал...
А у меня текли слёзы по щекам.
Так вот оно что! Там, в больнице, а может уже в морге лежит моё, высохшее от долгой болезни тело. На горе, а может, к облегчению моим детям, я оставила тот мир.
Как звучит, а? «Оставила мир»!
А в этом мире, или в прошлом моего же мира, вновь явилась в облике больной девочки. Неизвестно, кого при этом спасал Господь: мою душу или тело этой девочки, но, похоже, близкие наши так крепко за нас молились, что из двух сломанных половинок получилось нечто относительно целое.
Видно хорошая женщина, моя здешняя мама, что Господь услышал её молитвы, её многолетнее терпение, её жертвы.
Да, жертвы. Это сколько же ей лет было, когда она замуж вышла? Лет четырнадцать? Вроде в таком возрасте раньше замуж выдавали. А когда дочка разума лишилась, ей лет девятнадцать - двадцать было? Совсем ребёнок.
А вон что удумала: замуж не пошла, себя в жертву больному ребёнку отдала.
Ну, что же, мама - девочка!
Для меня, пожилой тётки, у которой старшему сыну Сане, уже почти пятьдесят, а младшей дочке примерно столько же, сколько и тебе, ты и сейчас - ребёнок. Вот мы и посмотрим ещё, кто кому мамой будет!
Тайком вытерла слёзы и грустно улыбнулась. Много ли женщине надо в жизни: чтобы было кому мамой быть, да было кого поддерживать.
А эта моя «мама-дочка» заслуживает того, чтобы ей помочь!
Я тихонько разминала руки и ноги, которые млели, толи от долгой тряски на довольно жестком, по сравнению с автомобильным, конечно, сиденье, толи от постоянной малоподвижности больного ребёнка.
Шёпотом, чтобы не напугать мамочку с кучером, пробовала произносить слова.
Сначала губы казались толстыми, как у этих дурочек, что губёшки свои накачивают. Язык казался распухшим и деревянным.
Но постепенно, с таким усилием, будто пытаюсь шевелить тугой резиновой маской, надетой на всё лицо, губы и язык начали складывать слова.
Настроение, несмотря на головную боль и нереальную ситуацию, было приподнятым.
Вспоминались только хорошие моменты из прожитой мною жизни, хотя страданий выпало немало. Думаю, это от контраста: я так настрадалась перед смертью, что ощущение спокойного юного тела вызывало эйфорию, ощущение общей лёгкости и полёта. Что там головная боль по сравнению с тем, что я пережила!
К вечеру остановились в какой-то деревеньке. Хозяева уже запирали в домах ворота.
- Андрей, попросись на ночлег, - сунув кучеру монетку, паломница утомлённо присела на откидную ступеньку коляски. Тот подбежал к воротам дома, что покрепче, переговорил с хозяином.
- Матушка Наталья, пускают только под дровяной навес, на случай дождя. Сена и воды коням дадут.
- На все воля Господня, - простонала та, - вставая на измученные ноги.
Заехав во двор, Андрей распряг лошадей и, напоив их из деревянной лохани, привязал к коновязи. Раскрыв мешок, притороченный сзади к коляске, насыпал им в торбы овса.
Расстелил на сене одеяла и помог устроить девочку, то есть меня. Печёную картошку, огурцы,