В жизни столько не смеялась, к тому же просто так. Такое чувство, будто я раньше вообще никогда не смеялась. Сразу так легко и весело стало.
– Мне еще ''Желтая подводная лодка'' нравится, – произнес Севка серьезным голосом и громко запел.
– Хватит, я сейчас лопну! – произнесла я, давясь от смеха. – Сева, перестань, пожалуйста, меня смешить, я тебя умоляю!
И он замолчал. Мы просто сидели рядом и молчали. Я не думала о том, что нужно что-то сказать. Мне вообще не хотелось ничего говорить. Люди словно боятся тишины, этих неловких пауз и заминок, когда остаются один на один и ломают голову, думая, что бы еще сказать, и тут же ляпают первую глупость, пришедшую на ум. Меня это бесит. Почему нельзя просто посидеть в тишине и немного помолчать? Ведь это так легко. Но все, кого я знаю, не умеют молчать точно так же, как не умеют слушать. Даже мои родители. Они слова не дают вставить.
Рядом с Севкой на какое-то время я перестала сомневаться, нервничать и забивать себе голову всякими безумными мыслями. Я вдруг поняла, что Севка и есть тот самый человек, с которым можно помолчать хотя бы пару минут. Не знаю, почему это так важно для меня. И странно, но было приятно сидеть с ним рядом, и не хотелось уходить, хотя уже клонило в сон.
Вот если бы заглянуть ему в глаза. По глазам можно прочитать душу. Но в темноте я не могла его хорошо разглядеть, к тому же мне не хватало решительности выдержать его взгляд. Я могу смотреть на людей, только зная, что они меня не видят. Но мне очень хотелось узнать, какие у него глаза…
Когда я проснулась, было уже совсем светло. Часов одиннадцать. В голове ни одной мысли, так легко и хорошо, и впервые за последние годы я отлично выспалась. За окнами светило яркое солнце. По стенам прыгали солнечные зайчики. Я потянулась, села и только тут поняла, что всю ночь проспала в гостиной на диване. Рядом с Севкой.
Вот это да… Что тут еще скажешь. И вроде бы не напивались. Я прекрасно помню весь вчерашний вечер, мы долго болтали… И я не заметила, как уснула. Должно быть, мы одновременно уснули. Хорошо, что у нас большой диван. Я только понять не могу, почему подушка, которую я положила для Севки, теперь лежит у меня. А Севка спит на маленькой диванной подушке. И большая часть одеяла валяется на полу.
По Севкиной руке медленно ползет солнечный луч. Сейчас он доберется до его лица, и Севка проснется. Я могла бы незаметно удрать в свою комнату, но вместо этого почему-то сидела и смотрела на луч. Интересно, какова будет его реакция, когда он проснется и все поймет. Если, конечно, поймет. Хотя, если вдуматься, то ничего особенного не произошло. Но это должно остаться между нами.
Луч запрыгал по лицу. Севка зажмурился покрепче, сморщил нос, вздохнул, поворочался немного, промычав что-то неопределенное, и, наконец, окончательно проснулся и сел. Он протер глаза, затем, увидев меня, улыбнулся и сказал:
– Привет.
Как все легко и просто оказывается!
Я приготовила на завтрак яичницу, заварила свежий чай и подумала, что в этой жизни еще есть смысл. Мы болтали все утро. Даже не то, чтобы болтали, скорее, просто перекидывались словами. Нам почему-то было весело, словно мы старые друзья. Я здорово проголодалась, да и Севка тоже. Он уплетал с аппетитом, только за ушами трещало.
– Слушай, мы ведь доклад-то так и не закончили, – сказала я, разливая чай.
– Какой доклад? – Севка удивленно уставился на меня.
– По истории, земская реформа! Ты что, забыл?
– А, точно! Из головы вылетело!
– Ну, ты даешь! – засмеялась я. – Вчера целый вечер сидели… Хотя, вроде бы нормально получилось, – я достала тетрадку с планом. – Только, знаешь что, давай, разделим поровну, что нужно рассказывать. Половину я, половину ты. Может, я начну, а ты закончишь? Или как ты хочешь?
– Как ты сказала.
– В таком случае наш доклад готов, – торжественно объявила я.
– Ура! – добавил Севка.
Он помог мне убрать со стола. Потом мы вместе вымыли посуду. Вернее, я мыла, а он вытирал полотенцем и убирал в шкаф. А я ужасно боялась, как бы он что-нибудь не разбил.
Я уже не знала толком, хочется мне, чтобы он ушел, или нет. Глупо, конечно, зачем ему еще оставаться. Но, тем не менее, начала я:
– Тебе дома наверно достанется.
– Да не узнает никто, – беззаботно возразил Севка, аккуратно складывая полотенце. – Ничего они не сделают, им все равно.
– Почему?
– Что почему?
– Почему твоим родителям все равно, где ты пропадаешь круглыми сутками?!
– Потому что у них своих проблем хватает.
– Значит, ты в их повседневную жизнь не входишь?
– Что?
У Севки опять появилась какая-то отстраненность во взгляде. Мы оба не понимали, о чем говорим. Я вздохнула.
– Ладно, забудь.
– Да ты не волнуйся, Марин, все нормально.
Кажется, он мне подмигнул.
Севка одевался не спеша. Я стояла рядом и держала его портфель. Я все еще не могла понять, действительно ли мне хочется, чтобы он ушел.
Шапки у него по-прежнему не было, шарфа тоже. Курточку он почему-то застегивать не стал. Мы попрощались довольно сухо. Севка вышел на лестничную площадку. Я осторожно прикрыла дверь и уставилась на нее, лихорадочно пытаясь сообразить… В голове вертелась одна мысль, как навязчивая идея: я что-то забыла сделать, или сказать ему, или спросить…
Я резко распахнула дверь. Должно быть, прошло не больше минуты, потому что Севка все еще медленно спускался по лестнице.
– Сева, скажи мне, – я старалась говорить быстро, пока он был ко мне спиной, – это правда?..
Он обернулся и посмотрел на меня снизу вверх. В этом серьезном печальном взгляде не было ни тени усмешки или удивления. Он прекрасно знал, что я имею в виду.
Я стояла на самом краю верхней ступеньки возле перил. Севка, ничего не говоря, поднялся вверх по лестнице и остановился передо мной совсем близко. Я могла разглядеть каждую черту его лица, и веснушки, и маленькую царапину на лбу, и даже изгиб бровей, и глаза, удивительные голубые глаза, красивые и печальные. Только я знаю, какие они.
Севка положил руку на перила рядом с моей и поднялся на последнюю ступеньку. Но прежде, чем я успела отойти, он поцеловал меня прямо в губы. Я не ожидала от него ничего подобного и замерла на месте, будто остолбенела. И почему-то не могла отвести взгляда от его глаз. Это был совсем маленький, неуклюжий и неловкий поцелуй, но все равно почти настоящий. Во