Дальше пошел спокойный и деловой разговор, смену тональности которого я не сразу понял. Михаил Сергеевич деловито говорил о том, как нужно решать предлагаемые вопросы, пояснял, почему он занимает такую позицию.
— Вы подумайте и передайте товарищам, — говорит он.
Пожимая на прощание руки, добавляет:
— Черт с вами, действуйте.
В холле сидит Раиса Максимовна с детьми и внучками.
— С хорошей ли вестью вы приехали? — спрашивает она Бакланова.
Он подходит и говорит, что приехали с добрыми намерениями и все будет хорошо. Ничего, кроме положения в стране, мы не обсуждали и, как ваши друзья, желаем, чтобы в вашем доме все было благополучно.
Мы выходим из особняка, удивленные ходом разговора.
— Но ведь он еще недавно считал введение чрезвычайного положения единственным выходом. Что же изменилось? — растерянно говорит О. Д. Бакланов.
— А вы что хотите, чтобы политик такого масштаба сказал прилюдно «да»?
Даже не по столь щекотливому вопросу Горбачев ни «да» ни «нет» никогда не говорил. Он обходился обычно междометиями, молчанием или переводил разговор на другую тему, чтобы не сковывать инициативу, — обмениваемся мы впечатлениями о встрече.
Машины поданы. О намерении искупаться приходится забыть — уже темнеет.
Машины выруливают на трассу. Дорога обратно показалась много короче.
В Бельбеке уже стоит самолет, готовый ко взлету. Сижу на скамейке рядом со зданием аэровокзала. Замечаю, что все уже в самолете и военные, попрощавшись, уходят. Только тогда поднимаюсь на борт. Самолет долго выруливает, замирает на мгновение на старте и под рев двигателей срывается в короткий пробег.
Крутой взлет и долгий набор высоты. На высоте уже темнеет, да и земля неожиданно быстро покрылась мраком южной ночи. Лишь огоньки не то в море, не то на суше проблескивают неярким желтым светом.
Через два с лишним часа будем в Москве. Приносят чай, сухари, но есть и пить не могу.
… Когда приземлились в Москве, было уже темно, холодно и сыро. Садились в первые попавшиеся машины, которые были в аэропорту. Плеханов подгоняет водителя: жми. Но машины поехали разными дорогами. Где-то на Красносельской улице лопнула шина. Приехали. Водитель вывернул к тротуару и начал заниматься ремонтом. Впрочем, скоро подошла свободная машина, и мы пересели в нее. Еще 15–20 минут — и Кремль. Идем по второму этажу правительственного корпуса. В коридоре много людей, скорее всего охрана.
Захожу в кабинет. В тусклом свете высоких люстр вижу людей, сидящих за длинным, крытым зеленым сукном столом заседаний. Сначала вижу Янаева и только потом Крючкова, Павлова, Язова, Пуго. Сажусь с краю. Докладывает О. С. Шенин. Он приехал чуть раньше и уже включился в разговор. Официанты расставляют чай и бутерброды. Начинаю прислушиваться. О. С. Шенин говорит спокойно и обстоятельно, рассказывает все, как было. Г. И. Янаев просит желающих дополнить. О. Д. Бакланов добавляет несколько слов, но сути они не меняют. Нечего добавить и мне.
Среди собравшихся разгорается дискуссия, как быть, если Горбачев вдруг откажется от введения чрезвычайного положения. Мнения разделились. Слышны голоса:
— Раз президент не говорит ни да ни нет, то пусть остается все, как было.
— А вы хотите, чтобы он на весь мир протрубил о введении чрезвычайного положения? Наивно этого ожидать. Такие вещи так не делают.
— Но ведь и дальше нельзя терпеть развал страны. Отступать некуда. Может, даже лучше не подставлять Горбачева, чтобы не навредить его международному авторитету. Ответственность надо взять на себя.
В кабинет все время входят и из него выходят какие-то люди. Ведутся телефонные разговоры, кого-то ждут, чтобы спросить и посоветоваться, вызвать в Кремль.
Время движется к полночи, мое самочувствие ухудшается. В больнице наверняка паника из-за моего долгого отсутствия. Я встаю и уезжаю в больницу.
18 августа, День авиации, мой любимый праздник, закончился. Я засыпал, так и не зная, что решили предпринять. Не ведал я тогда, что это был последний относительно спокойный день в моей жизни. Не знал и многого другого — сколь велика ответственность людей за судьбу страны и народа и сколь велика низость тех, кто пытается лягнуть падающего, укусить ослабевшего.
Не испытав этого, нельзя никогда сказать, что ты знаешь жизнь и людей.
Я всегда был нетерпим к тем, кто пытался льстить, подыгрывать, умел угодить. Те, кто лизал или, вернее, мог лизать, были для меня и теми, кто мог лягнуть и укусить. Мог ли я не лететь в Форос? Конечно, мог. Я уже около недели находился в больнице и чувствовал себя скверно. Я мог легко и просто отказаться от всех затей. Но я знал положение в стране, приближающийся крах Союза и оставаться ко всему этому равнодушным не имел права. Постоянно встречаясь со сторонниками и противниками Горбачева, знал их настроение и помыслы, знал мнение тех людей, которым, как говорил Горбачев, он доверял больше, чем себе, и поручал мне встречаться с ними, содействовать их работе. Тем более когда обстановка накалилась докрасна.
Я поехал, полный уверенности, что визит не будет неожиданностью для Горбачева, тем более что он сам постоянно говорил о необходимости введения чрезвычайного положения. Узнав о встрече руководителей республик во главе с Ельциным в Алма-Ате, он расценил ее как заговор, намереваясь принять все необходимые меры.
Кроме того, намерения Горбачева проигнорировать результаты общесоюзного референдума и развалить СССР требовали самого серьезного обсуждения. И эту обстановку надо было действительно менять, чтобы не допустить развала Союза.
…Проснулся я с чувством тревоги. Включил телевизор и все понял. Был сформирован ГКЧП, и бразды правления взяли на себя вице-президент СССР Г. И. Янаев и другие члены Совета Безопасности страны. Диктор медленно и печально читал принятые документы.
Первый порыв — поехать на работу и все узнать, но сделать это оказалось непросто. Предстояли лечебные процедуры. Приехал на работу поздно. На улицах стояли БМП и танки. Узнал, что меня спрашивал Янаев. Я позвонил, но ответа не было; когда зашел в приемную вице-президента СССР, там скопилось много народу.
Кого-то приглашали, кто-то выходил. Я без доклада зашел и сел с краю. На меня никто не обратил внимания. Разговор шел о дальнейших шагах в области экономики, но Павлова почему-то не было.
Г. И. Янаев постоянно выходил в другую комнату, с кем-то соединялся по телефону, кого-то принимал. Все были заняты, и спрашивать о предстоящих задачах было бессмысленно. У меня в приемной было также много народу, все время кто-то звонил. Собрал заведующих отделами аппарата и сказал, что надо работать так, как работали прежде.
По радио и телевидению передавалась какая-то печальная музыка.