А в море, хошь не хошь, смиряешься с мыслью о том, что под тонкой скорлупкой днища корабля — бездна, тёмная, солёная пучина, невесть каких гадов и чудищ скрывающая…
Под фока-гик, поскрипывавший на ветру, поднырнул Флэган, удерживая рукой свою шляпу, и дружески, по-свойски улыбнулся помору.
— Привет, — сказал он, усаживаясь рядом на выщербленную ступеньку трапа.
— Здорово, — буркнул Фёдор, не привыкший к бесцеремонности американцев. Хрен поймёшь, что у них шло от ощущения внутренней свободы, а что от агрессивного желания выставить свою независимость напоказ. Гражданин США словно бросал вызов всему свету: «А ну-ка, отними у меня волю! Попробуй только!»
Усмехнувшись, Чуга метнул взгляд на трепыхавшийся флаг, полосатый как матрас, краплённый тридцатью шестью звёздочками.[20] Уж больно много воли взяли…
— Слышь? — сказал он. — Объясни мне одну вещь…
— Хоть две! — ухмыльнулся Бойд.
— Что это такое — Запад ваш? Марьяна его по-разному кличет — то Дальним, то Диким…
— Марьяна? — хохотнул Флэган. — Ну ты даёшь! — Сбив на затылок свою широкополую шляпу, он вздохнул и проговорил с мечтательностью в голосе: — Запад, амиго,[21] есть земля обетованная… Нью-Йорк — это Восток, там всё чинно-благородно, мелкие людишки, мелкие страстишки. Даже банды нью-йоркские — мелочь пузатая, распоясавшаяся шпана. Надо отъехать за тысячу миль на закат, хотя бы до Миссисипи — это большая река, вроде вашей Волги, — потом пересечь прерии, а когда увидишь Скалистые горы, сразу поймёшь, что попал на Запад — на Запад с большой буквы!
Помолчав с минуту, Бойд снова вздохнул.
— Эх, Теодор, — сказал он с тоскою. — Знал бы ты, как там здорово! На Западе жгучие пустыни и глубочайшие ущелья, высокие горы и тёмные леса. Там в любую секунду можно схлопотать пулю или стрелу… Бывало, я подыхал от жажды, полз, подстреленный скотокрадом, и проклинал свою дурь, заманившую меня в сторону от больших городов. И что? Я гулял по Парижу и Петербургу, каждый день принимал ванну, пил шампанское и заедал устрицами… Но знаешь, чего мне тогда хотелось больше всего? Телятины с бобами! Да чтобы их приготовили на костре из веточек пахучего креозотового кустарничка, и чтобы рядом булькал кофейник, а вокруг ночь, далеко-далеко койот воет, рядышком лошади травку щиплют…
Чуга покачал головой.
— Не поверю, что людей тянет туда запах кофе, — проворчал он.
Флэган хмыкнул.
— Ясное дело! Люди, они и есть люди, на Запад их манит золото. Только оно там разное…
— Как это?
— А ты когда-нибудь добывал золотишко?
— Приходилось. Мыл в Сибири.
— О, Сибирь! Стало быть, имеешь понятие, как блестит рыжий металл. Вот и бежит народ на этот блеск! Кто-то богатеет, деньгами швыряется, а девять из десяти остаются ни с чем. Горбатятся, жилы рвут, поживой для стервятников делаются… А есть и другое золото на Западе, оно из земли растёт.
— Врёшь небось, — нахмурился Фёдор.
Бойд захихикал.
— Не-е! Трава это, понял? Уж такая расчудесная, что скот на ней весь год кормится. Засыхает та муравка на корню, и коровы её из-под снега добывают. Так и хрумкают всю зиму, пока зелёная не взойдёт. Богатые ранчеро держат по пять, по шесть, даже по десять тысяч голов скота. Во как!
Чуга подумал.
— Я бы лучше так, — сказал он рассудительно, — на ранчо. И штоб коровки…
— Ха! Я бы тоже.
Помолчав немного, Фёдор осторожно спросил:
— А ты хорошо стреляешь?
Флэган внимательно посмотрел на него.
— Плохие стрелки долго не живут, — сказал он, криво усмехаясь. — Хотя куда мне до Клэя Эллисона или Дикого Билла Хикока![22] Эти одной пулей делают на голове пробор, а двумя другими подравнивают волосы за ушами. Да и чёрт с ними, я за славой ганфайтера[23] не гонюсь — уж больно худая она и беспокойная. Ведь каждый сопляк, скопивший на «кольт», но не наживший мозгов, мечтает сразиться с тобой, лишь бы доказать, какой он крутой! А чего ты спрашиваешь?
— Да говорят, у вас в Америке все палят с утра до вечера, только успевай перезаряжать…
Бойд весело рассмеялся.
— Правда-правда! Любим мы это дело!
— Научи этому делу и меня. С винтовкой-то я справлюсь, однако с пистолем не «дружу», особливо в вашей манере — навскидку. Научишь?
Флэган построжел.
— А чего ж, — пожал он плечами, — можно. На-ка, примерь!
Расстегнув пряжку оружейного пояса с патронташем и кобурами из чёрной кожи, Бойд протянул его Фёдору. Достав из кобуры «ремингтон-нэви» 36-го калибра,[24] он опорожнил барабан, высыпав патроны на ладонь, и сунул револьвер обратно.
— Надевай!
Опоясавшись, Чуга глянул на «учителя». Тот покачал головой.
— Не пойдёт. У тебя кобура висит слишком низко — на всю длину руки. Лучше так, — поправил Бойд пояс на Фёдоре, — чуть ниже бедренного сустава. Понял? Чтобы рукоятка примерно здесь была — посередине между локтем и запястьем свободно опущенной руки. Видишь?
— И чего теперь?
— А теперь выхватывай!
Помор опустил ладонь на рукоятку и вынул оружие из кобуры.
— Не годится! — замотал головой Флэган. — Пока ты так будешь револьвер тащить, тебя всего свинцом нашпигуют. Я ж говорю — выхватывай! В поединке выигрывает тот, кто быстрее. Вернее… Хм. Тут сложно. Скорость, конечно, важна, но что с неё проку, если ты выстрелил первым — и промахнулся? Или чуток задел пулей противника? А тот, хоть и не так быстр, как ты, но стреляет наверняка? И конец тебе…
Критически оглядев Фёдора, он велел:
— Ну-ка, выпрямись! Стой свободно, как тебе удобно, понял? Конечно, если пригнёшься, попасть в тебя будет сложнее, так ведь и ты будешь весь как скованный, чуть что — пошатнёшься, оступишься… Расслабься! Пусть рука скользит к рукоятке, будто сама по себе. Большой палец опускай на курок… взводи его… указательный мя-ягко, не-ежно ложится на спусковой крючок… Как выхватишь, руку не вытягивай, как аристократ на дуэли. Упрись локтем в бедро, но не целься — просто направь дуло в корпус противнику, как будто пальцем показываешь, и стреляй!
Фёдор выхватил, как учили. Сухо щёлкнул боёк.
— Во! Совсем другое дело! А прицел можно менять, слегка сдвигая левую ногу… Ты, главное, не пугай стволом и не играйся. А то есть такие — воображают из себя невесть что, пыжатся, бахвалятся, крутят револьвер на пальце… Так и доиграться можно, ведь у спускового крючка нет, считай, свободного хода. Крутанет такой стрелок свою пушку — и себе же в животе дырку провертит… Ну что? Занимайся!
И Чуга взялся заучивать свой первый урок.
Ранним утром «Одинокая звезда» отшвартовалась у лондонской