Славно пел малец. Так славно, что я его и обрывать не стал, решил дослушать до конца. К тому ж пока непонятно, как он будет выкручиваться дальше. Или скажет, что пришел просить прощения за всю свою честну компанию? Ну точно, коль подкрасться незаметно не получилось, так он сейчас…
— Ты уж прости их, неразумных, за ради Христа небесного. Не сами они, жисть их озлобила. — И головой в пожухлую листву бум.
Лучше бы в землю, конечно, там и удар звонче, да и чувствительнее — глядишь, немного и проникся бы. Но ничего, это от тебя все равно никуда не денется. Я тебе и звон в ушах устрою, и искры из глаз, и ломотье в пояснице. Зря ты, парень, из кустов выполз, ой зря. Но это ты поймешь чуть погодя, когда до конца поведаешь про свой стыд, про совесть, которая у тебя на самом деле отсутствует, и про все прочее. И снова я угадал.
— Вот меня совесть и заела. Одно дело — купчишки бессовестные, а иное дело — лекарь-негоциант.
Это я вчера так представился, когда рассказывал о своей профессии. Надо же, запомнил мудреное словцо. Молодец.
— Вижу, не получается у меня их усовестить. Ругаются токмо да зубы скалят, над простотой твоей потешаясь, будто и креста на груди никогда не нашивали. Вот я и решил подсобить тебе, чем могу.
Кстати, а где мой крестик? Рукой по шее провел — точно. И его сняли. Главное, было бы на что польститься, ведь дешевка дешевкой. Мне его приволок Валерка накануне отъезда. Я вообще-то такими вещами не балуюсь, да и в церковь меня на аркане не затянешь. Бог он либо есть в душе — тогда и церковь не нужна, либо нет его — тогда и она не поможет, потому как всевышний — не человек, и, сколько поклонов ему ни долби, хоть шишку на лбу набей, все равно он тебя видит насквозь, и черноту в душе тоже. Получится даже хуже — ко всем прочим грехам добавится еще и лицемерие. Да и на черта ему наши поклоны с молитвами. Ему дела нужны, поступки добрые, а там ты хоть и вовсе не крестись, все равно божий человек будешь.
Сам Валерка придерживался точно такого же мнения, если не похлеще, просто без креста в эти времена никуда, вот он и расстарался, прикупил в какой-то церковной лавке. Не золотой — самый обыкновенный, на шнурке. Расчет и сделали как раз на то, чтоб ни у кого не возникло соблазна, ан, поди ж ты, все равно сперли. И впрямь ничего святого для людей нет.
Хотя чего это меня на философию потянуло? Лучше послушаем, как парень свою игру закончит, благо, что партия уже перешла в эндшпиль, вот-вот наступит конец, а там можно пускать в ход свою корягу-дубину. Хорошо, что на ней много сучков. Вот и опробуем каждый по очереди на чьей-то спине. Но врет, мерзавец, складно. Совсем как я в институте. Ладно, треть ударов скину. Не за проснувшуюся совесть — за мастерство языка. Пусть благодарит того профессора, который мне за точно такое же словоблудие натянул на экзамене тройку.
— Хорошо, что они сызнова упились твоим тройным да удрыхли.
Все правильно. На старые дрожжи спиртику навернуть — мало не покажется. А если его наяривать, как они вчера, то есть почти без запивки, то тут и вовсе хватит родниковой воды, чтоб опять стать пьяным.
— Вот я, пока они улеглись вповалку, бегом к тебе и припустил. Ишь чего удумали, чай, крест не простой, нательный, а они мне его вместо доли предложили, да еще посмеялись. Мол, тебе, как Апостолу, одного креста на груди мало — ты беспременно два носить должон, никак не мене.
«Вон почему парень ни свет ни заря прискакал, — дошло до меня, — Доля маленькой показалась. Решил, что, если к кресту приплюсовать кальсоны, тогда в самый раз».
— Одного боялся, что не застану я тебя тута. Думаю, не должон господь попустить, чтоб ушел он уже.
Ага, далеко тут уйдешь, без порток да на босу ногу.
— Ведь ежели ушел бы — куда мне тогда? Хоть ложись да помирай.
Эк как ему мои подштанники приглянулись. Какой-то нездоровый фетишизм, да и только.
— И назад ходу нет, и вперед куда идти — не ведаю. Вовсе запутался. А крест твой я из их рук принял, токмо чтоб тебе отнести. И надевать его не стал, как они ни уговаривали. Прими, батюшка.
Смотрю, и точно — крестик мне протягивает. Вот, парень, сыграл так сыграл. За импровизацию на ходу — пять баллов тебе и… три удара дубины. Больше бить не стану, потому как ты многообещающий мастер, из которого со временем непременно вырастет большущая сволочь. Хотя что это я — уже выросла, почти до уха мне достанет, если на ноги поднимется.
Крестя, конечно, взял. С паршивой овцы… Надел его и тут же, не выдержав, сказал:
— Ты бы мне лучше штаны принес с берцами, — А сам дубину покрепче сжимаю, чтоб удобнее лупить.
Но не успел. Почуял Андрюша Первозванный, откуда ветер дует, и с воплем: «Ой, что же это я!» метнулся обратно в кусты. Я же говорю, бо-о-ольшущий мастер. На вид пацан пацаном, но уже все в наличии — и язык, и мастерство, и чувство меры (нигде не переиграл), а главное — чутье. И как это он вычислил, что именно сейчас его станут бить? Хотел было я с досады расколошматить эту корягу о близстоящий дубок, но тут из кустов вновь показался Апостол. Ошибся я насчет чутья. Не хватает ему пока чувства меры. Но ничего, сейчас я его научу.
Вот только смотрю, а у него в руках мой вещмешок, и явно не пустой. Заглядываю внутрь и точно — сверху обе фляжки, чуть ниже шмат сала и кусок хлеба.
— Мало, конечно, да они остатнее сожрали. Но я ни к чему не притрагивался, грешно без хозяйского дозволения.
Но пояснения разлюбезного Андрюхи донеслись Как из тумана, потому что мне плевать на выпитый спирт, на оставшуюся от второго каравая недоеденную горбушку и недогрызенный кусок сала со следами зубов по краям. А плевать, потому что под ними — вот уж и впрямь «счастье вдруг в тишине постучалось в двери» — лежал мой камуфляж. Правда, одна куртка, но под ней берцы и — совсем чудесно — в самом низу штаны.
Вот уж удружил так удружил, парень! Стало быть, босой поход малахольного юродивого до ближайшей деревни отменяется напрочь! Ну молодца!!!
— Это я его там