Помню, раньше все носили брюки с манжетами, а когда я вырос из них, мама манжеты просто распрямила, и оказалось, что в это время как раз стало модно носить брюки без манжет. Так я неожиданно стал модником.
Несколько раз в трамвае происходили забавные случаи. Девочки тогда брюк не носили, ходили только в платьях или в юбках. Но если катались на лыжах, то надевали шаровары. Я тоже любил кататься на лыжах в шароварах, в свитерочке и в шапочке. И иногда в трамвае ко мне обращались: «Девочка, передай, пожалуйста, деньги за билет».
На лыжах мы ездили кататься в Юкки. Когда я познакомился с Сережей Соловьевым, я был уже прекрасным лыжником и решил бороться с курением, хотел и Сережу тоже приучать к здоровому образу жизни, и мы регулярно ходили с ним на лыжах. Мы выходили в Сестрорецке на лед – и перед нами открывалась гладкая бесконечная равнина, которая на горизонте превращалась в небо. По льду залива надо было идти в сторону Кронштадта.
Кронштадт – тоже замечательный штрих. Все мое детство и юность это был закрытый город, для поездки туда надо было получать пропуск. Сейчас от Петербурга до Кронштадта уже есть дорога. А раньше зимой там круглосуточно ходил ледокол и взламывал лед, чтобы туда нельзя было подойти. Мы шли только до взломанного льда, и перед нами, как на ладони, открывался весь Кронштадт, и особенно высоченный Морской Никольский собор, не хуже Исаакия, один из самых больших так называемых неовизантийских храмов России. И мы шли с Сережей, иногда специально сбивались с дороги, не прямо на Кронштадт, а к другой точке – четыре километра туда, четыре обратно, когда вообще не было видно берегов.
Потом мы устраивали привал: снимали лыжи, доставали еду, у нас с собой был шкалик коньяка, как у героев Ремарка. Потом мы шли немножко вперед, а затем по собственной лыжне возвращались обратно. Однажды мы заблудились, вроде бы уже были почти дома, на берегу, но снова остановились, чтобы перекусить, и вдруг: «Стой! Руки вверх!» Оказалось, мы забрели в какую-то запретную зону. Слава богу, часовой сообразил, что мы обычные пацаны: «Вы что, не заметили?» – «Не заметили, мы из Кронштадта шли, видите, наши следы». Обошлось, но было смешно и немного страшно!
В субботу или воскресенье было продолжение «здорового образа жизни» – мы переодевались после лыжной прогулки и шли в Большой зал филармонии. Иногда так уставали, что просто засыпали в зале. Но все равно было здорово, особенно если играли Рахманинова. У нас была совершенно замечательная жизнь. Я помню это все и с радостью вспоминаю. Мы с Сережей часто ходили в филармонию. Билеты тогда стоили 60 копеек на самый верх, на хоры. Сережа жил в благополучной семье, но ходил со мной за 60 копеек.
Спустя многие годы Сережа оказался в своем родном городе, и вот мы сидим в директорской ложе, и с нами Таня Друбич, его тогдашняя жена. Я говорю: «А помнишь, как мы ходили на хоры за шестьдесят копеек?» Сережа отвечает: «Когда же это было?» Когда я назвал год, Таня воскликнула: «Ой, а меня тогда вообще не было на свете!»
Лев Додин
Лев – настоящее имя для главного режиссера театра. Лев находится во главе прайда, в данном случае – во главе большого и разного коллектива: актеров, художников, помощников, рабочих сцены и многих-многих.
Наше знакомство состоялось, когда нам было четырнадцать лет. И во главе, как я уже говорил, стоял Сережа Соловьев со своими мечтами о великом кинематографе. Лева Додин уже тогда был погружен в дело театра. Он, как и я, родился в эвакуации, в Новокузнецке. Как и я, в 1945 году вернулся в город на Неве. Он был одноклассником Сергея и какое-то время тоже примыкал к нашему «кинематографическому кружку». Но в конце концов театр взял верх, и Лева всего себя посвятил работе в ТЮТе (в Театре юношеского творчества при дворце пионеров), где счастливо состоялся.
Потом был ТЮЗ у Зиновия Корогодского, где мы снова встретились, а уже в 1984 году Лева возглавил Малый драматический театр, тогда еще областной. Я шучу, что за эти годы проделан путь от областного театра до театра всей Европы!
Какую-то часть этого пути я проделал вместе с театром, работая в штате фотографом.
Это было счастливое время, я еще застал наши поездки в автобусе по области, сельские клубы и дома художественной самодеятельности, где театр должен был сеять «культурное и вечное», а позже был с театром на гастролях в той же Европе и не только. Я много и с удовольствием снимал театр, актеров и, конечно, Леву Додина. У меня сложился большой архив именно по МДТ, я надеюсь, что в будущем найду ему достойное применение, а пока в каждом моем альбоме непременно есть кто-нибудь из Малого драматического театра Европы.
А началось когда-то все так: театр рухнул, нет, не коллектив, а само здание при реконструкции. Это было ужасающее зрелище, я это зафиксировал и в дальнейшем стал снимать не только руины, но и созидание и создание театра, становление труппы, формирование актерских судеб и ролей. Конечно, во главе всего стоял Лев Додин с его колоритной внешностью, статусом беспрекословного лидера и моего давнего знакомого, чуть ли не с юности (страшно сказать).
У меня много его портретов разных лет, но лично мне особенно нравятся его съемки вместе с Таней Шестаковой. Они необыкновенно смотрятся вместе не только на сцене, но и в повседневной жизни. В этом есть какая-то особенная драматургия, если так можно сказать про их повседневную жизнь, но у них она не повседневная, не будничная, не обывательская.
Но показать читателям я хотел бы портрет самого Льва, тех лет, когда его бороду черную тронула серебряная седина. И Лева стал совсем библейским пророком – ну, может не пророком, но точно кем-то библейским!
Надгробие Врубеля
Я жил на Невском, Сережа Соловьев – на Херсонской. Когда я с ним подружился, у нас было три кумира, три надмирные величины. Это – Блок, Рахманинов и Врубель (много позже Сережа включил туда еще и Мейерхольда). В нашем с ним союзе я отвечал за изобразительную часть. Естественно, это Эрмитаж, Русский музей и в нем – Михаил Врубель. Я не помню, в каком году я увлекся Врубелем, этим уникальным художником, наверное, единственным великим художником из группы «Мир искусства». Там были сильные ребята, но они все-таки какие-то декоративные, сиюминутные, а Врубель был просто гениальным художником. Мне