Были секции плавания и бега, прыжков в высоту и бокса, гимнастики и волейбола. Савицкий решил заняться штангой и записался в секцию тяжелой атлетики.
Пришел в спортзал, разделся, как и положено штангисту, тренер окинул его критическим оком: уж больно худ был будущий спортсмен, словно только что из Освенцима вышел. Поинтересовался сомневающимся голосом:
— Слушай, парень, может, тебе лучше бег попробовать?
Гоша Савицкий отрицательно помотал головой:
— Не-а!
Тренер еще раз оглядел его критически и произнес недовольно — не поверил в Гошины силы, наверное:
— Ну смотри, парень!
Так Савицкий начал заниматься штангой. Очень быстро окреп, налился силой и через год уже был уверенным в себе разрядником, готовым к спортивным подвигам… Наверное бы он и дальше пошел по этой стезе, если бы не старый друг Леня Шебаршин.
Леня уже окончил школу и поступил в престижный институт, учился там, изучал язык и географию жарких стран, а Гоша еще только перешел в десятый класс…
Однажды Шебаршин появился у него дома:
— Слушай, ты чего паришься в этом своем «Строителе», железками гремишь?
— Что ты предлагаешь?
— Переходи к нам, в институтскую команду шлюпочников. Нам крепкие ребята нужны очень. Переходи — не пожалеешь. К институту будешь ближе, потом поступишь к нам… Оцени перспективу!
Перспектива была неплохая, Савицкий ее оценил и вскоре начал ездить на метро к Крымскому валу, где около знаменитого ажурного моста, поражающего своей воздушной легкостью, располагался институт международных отношений. Москва-река находилась рядом с институтом, от главного входа до набережной — метров двадцать, не больше…
И хотя Савицкий гадал, почему именно в Институте международных отношений была создана секция редчайшего вида спорта, ни одна его догадка не попала в цель. А было все очень просто: на курсе Шебаршина учился один моряк, влюбленный в это дело, он и умудрился заразить шлюпкой полтора десятка студентов, в том числе и Шебаршина. В результате была образована секция.
Успехи в шлюпочном спорте не заставили себя ждать: очень скоро шлюпка, где гребцами выступали Шебаршин и Савицкий, стала брать первые места.
Тренировки были серьезными. Тренировались до седьмого пота, до изнеможения. Сегодня Савицкий признается, что самая любимая команда у них была «Суши весла!».
Это когда гребцы, отработав тренировку, ставят перед собой весла стоймя — «сушат» лопатки. Какие же все-таки вожделенные были эти слова «Суши весла!». У Савицкого они до сих пор вызывают облегченно-радостную улыбку.
И у Шебаршина всегда вызывали. Часто встречаясь, они вспоминали «спорт их молодости», тренировки на Москве-реке и соревнования в Химках…
Прекрасное было время!
И куда только оно ушло — вот вопрос, на который, пожалуй, нет ответа; ни один из нас не может ответить на него, и тогда становится печально, душу наполняет осеннее настроение. Это закон. Едва родившись, каждый человек — исключений нет — делает шаг к смерти: первый, второй, третий… И так далее. Назад дороги не существует.
В детстве люди переживают гораздо больше счастливых дней, чем в зрелые годы. Это тоже закон. Савицкий хорошо помнит, как студент Шебаршин появился в Четырнадцатом проезде с девушкой — наверное, первой в его жизни, явно не марьинорощинской, стройной, прекрасно одетой, интеллигентной — непринужденность и манера свободно держаться свидетельствовали об этом, — хорошо знавшей поэзию… В чем-то Шебаршин старался даже подражать ей, это было заметно, — но дальше обычного увлечения дело не пошло.
Может быть, девушке не понравилась Марьина Роща или старая мебель в доме Шебаршиных, может, еще что-то — этого никто не знает и никогда уже не узнает. Может, условия жизни не подходили…
Москва уже перешла на центральное отопление, на чугунные батареи, на горячую воду и тепло, подаваемые из котельных, а Марьину Рощу, как и до революции, обогревали обычные печи.
Топить их было непросто, как непросто было добывать топливо, дрова, уголь. Причем в холодную пору, когда печи топили особенно усиленно, часто бывало так: на полу замерзала вода, налитая в блюдце для кошки, а на потолке дерево коробилось от жары.
Еду готовили в основном на керосинках, были, конечно, и примусы, но их было меньше — уж больно зло они шипели и слишком много поедали горючего.
За водой ходили на колонку, брали ведра и шли, в цинковых ведрах ее так и хранили — в каждом доме обязательно на лавке стояли два-три полных ведра.
Уже прошла война, и восстановление хозяйства осталось позади, и много речей о светлом будущем было произнесено, а Марьина Роща продолжала жить по старинке, ничего в ней не менялось.
Но потом дело как-то сдвинулось, потихоньку, полегоньку пошло — с кухонь исчезли керосинки, в старые дома стали привозить баллоны с газом. Уже сделалось легче. Вскоре объявилась новая напасть, ставшая модной, — баллоны начали воровать. И делали это очень лихо — видать, появились специалисты, которые промышляли только этим.
Украденный баллон для каждой семьи — это несчастье. Надо было составлять акт, кому-то что-то доказывать и, в конце концов, распахивать свой кошелек и выгребать оттуда содержимое… Иначе газа не видать, как собственных ушей.
Наверное, не было семьи, которую бы миновала эта беда.
Но потом и газовые баллоны ушли в прошлое — марьинорощинский быт понемногу начал преображаться.
Все-таки, повторюсь, счастливая это была пора, в ней осталось столько радостных минут — и это несмотря на голод, холод, раздетость и разутость, тяготы быта и никудышные дома, в которых жили мальчишки сороковых годов.
Из мальчишек и девчонок непростых сороковых годов выросли очень хорошие люди, имена многих из них стали известны всей стране.
Леонид Шебаршин — один из этих ребят. Мне кажется, когда-нибудь на месте старых кривобоких домов района, который кое у кого до сих пор считается бандитским и это проскальзывает в печати, — поднимется стела, на которой будут высечены славные марьинорощинские имена. В том числе и имя Шебаршина.
Дружба Савицкого и Шебаршина продолжалась до последнего дня жизни Леонида Владимировича: встретились они в последний раз двадцать пятого марта 2012 года, а в ночь с двадцать девятого на тридцатое Шебаршина не стало.
Объединяло их многое, не только Марьина Роща и послевоенное прошлое. Шебаршин похоронил дочь Таню, которой был двадцать один год, Савицкий — сына Сашу, двадцати пяти лет… Дети их ушли из жизни очень молодыми.
В один и тот же день они отмечали именины своих бабушек — бабы Дуни и бабы Тони, — обязательно собирались и поднимали поминальные чарки.
Оба любили классическую музыку и русские народные песни, из певцов боготворили Шаляпина. Савицкий признается, что Шебаршин из всех своих поездок привозил «изумительную, великолепно записанную, “чистую” музыку» — даже старые, хрипучие от несовершенства, дореволюционные записи. Кроме Шаляпина очень любили ансамбль, в который входили певцы братья Светлановы и балалаечник Пустыльников — Шебаршин откуда-то привез пластинку, и они наслаждались,