– Давление масла. А что именно – выяснит комиссия.
– Сели нормально?
– Да, без проблем.
– Ясно… Из Москвы только что звонили.
– Ого! Так быстро?! – удивился Басаргин. – Откуда они узнали об аварийной посадке?
– Нет, в Москве о ней еще не знали. Вас спрашивали.
– Кто звонил?
– Зам главкома.
– Генерал Черняев?
– Так точно. Пришлось доложить о ваших приключениях.
Басаргин повернулся к Перепелкину:
– Иди в штаб эскадрильи и напиши подробную объяснительную на имя командира полка – что и как происходило в полете от момента начала пилотажного задания в зоне до посадки.
– Понял, товарищ полковник.
– Как он тебе? – комполка проводил взглядом молодого летчика.
– Толковый паренек. Присмотрись к нему и по возможности выдвигай на старшего летчика. А что хотел Черняев?
– Не сказал…
Сашка был занятым человеком, занимавшим высокую должность, и к тому же никогда не названивал без причины. Это настораживало.
Басаргин задумчиво почесал подбородок и решительно шагнул к «уазику».
– Подбрось до штаба…
* * *
– Привет, Олежек, – услышал Басаргин после нескольких гудков.
В неофициальной обстановке Сашка всегда называл его «Олежек». Или «Олежка». Их дружба началась с первого курса училища. Общая рота, общее классное отделение, общая тумбочка между двумя соседними кроватями. После училища попросились в одну воинскую часть, летали и обрастали опытом в одной эскадрильи, вместе воевали в горах Кавказа во время второй чеченской кампании. После боевых действий одновременно поступили в академию. Правда, потом пути разошлись: Черняев отправился служить начальником штаба полка в Забайкалье, а Басаргин получил равноценную должность на Дальнем Востоке.
– Привет, Саня. Что-то быстро соскучился, – улыбнулся он в телефонную трубку. – Виделись же два дня назад.
– Виделись. Да тут новости подоспели…
Хорошо знакомый голос друга звучал немного необычно – с нотками сожаления и безысходности.
У Басаргина появилось нехорошее предчувствие.
– Да? И какие? – спросил он.
– Ты мне про посадку сначала расскажи.
– Посадка как посадка. В зоне с молодым старлеем пилотаж крутили; заметил плавное падение давления масла в левом. Задание прекратили и пошли на базу. При подлете давление упало ниже нормы – выключили, сели на одном. Капоты двигателя до прибытия комиссии опечатаны, борт под охраной… В общем, все как положено.
– Везет тебе на отказы, – прогудел в трубку генерал. – Какой по счету?
– Да я уж сбился… Девятый или десятый.
– Ладно, Олежка, давай к делу. Собирай вещички и возвращайся в Москву – тут приказ поступил о сокращении твоего отдела.
– О, как. Все ж таки решили от нас избавиться?
– Не от всех. Две штатные единицы убирают.
– И я в числе кандидатов?
– Пока не знаю. Но лучше, чтобы ты был на месте. Некрасиво получится, если тебя заочно подведут под сокращение.
– Понятно. А что с отказом? Мое присутствие при работе комиссии не понадобится?
– Не волнуйся – разберутся. Вылетай ближайшей «лошадью». Жду…
* * *
К счастью, ближайшая «лошадь» до Москвы отбыла из Ейска буквально через два часа. Небольшой транспортно-пассажирский Ан-26 вез в Министерство обороны несколько объемных коробок всевозможной отчетности о недавних учениях Южной группы войск. Документацию сопровождали три штабных офицера. Подсуетился на борт и Басаргин.
Устроившись на свободном кресле, он бросил рядом портфель, с которым всегда мотался по командировкам, и решил вздремнуть. Все-таки лететь предстояло два с половиной часа.
Не получилось. Мысли будоражил недавний телефонный разговор, да и посадка «на нервах» пока еще не отпускала. Дабы отвлечься, полковник принялся вспоминать молодость…
Вечером субботнего дня курсант Басаргин сидел на кровати и пришивал свежий подворотничок полушерстяной гимнастерки. Большинство товарищей получило увольнительную и находилось в городе, а он только что сменился с наряда. Отпрашиваться и куда-либо идти было поздно, да и не хотелось. Наряд выдался суетным, нервозным, и он прилично устал. Через полчаса ожидалась команда к ужину, а к вечерней проверке должны были подтянуться из города товарищи…
В казарме стояла непривычная тишина. В будние вечера к этому времени курсанты возвращались из Учебно-летного отдела; в казарме слышался возбужденный гомон – согласно распорядку впереди ожидались два часа свободного времени и целая ночь безмятежного отдыха. А сейчас в кубриках находилось человек двенадцать-пятнадцать: сменившиеся с нарядов и те, кого командиры не отпустили в увольнения за мелкие проступки.
Внезапно хлопнула входная дверь.
– Мужики! – огласил казарму чей-то вопль. – В Гутмане наших бьют!!
Гутманом курсанты называли ближайший к училищу Дом культуры, в котором по выходным проводились дискотеки. Иногда на подобных мероприятиях случались стычки с местной шпаной.
Тишина в казарме моментально сменилась суетой. Загремели стулья, кто-то крикнул:
– Сколько там наших?!
– Человек двадцать. А против них – вдвое больше, – вытирал окровавленную бровь гонец.
Хватая на ходу форму и ремни, парни мчались к выходу из казармы. На КПП бегущую толпу попытался остановить дежурный офицер, но где там! Бедолагу чуть не сбили с ног, и он благоразумно отодвинулся в сторону.
Те восемьсот метров, что отделяли училище от очага культуры, преодолели мастерски – как во время сдачи зачета по физической подготовке. Подоспели вовремя – из дверей парадного входа вывалилось несколько курсантов в весьма потрепанном виде, а где-то вдали уже завывала сирена милицейского автомобиля.
– Прорвались?! Что случилось, пацаны?.. – посыпались вопросы.
Басаргин лихорадочно искал среди спасшихся однокурсников своего друга Сашку. Того на просторном крыльце Дома культуры не было.
– Внутри кто-нибудь остался? – крикнул он.
– Да… несколько человек зажали на лестнице, – отплевываясь кровью, сказал один из пострадавших.
Олег бросился в здание, за ним увязалось еще пяток парней из свежего подкрепления.
Картину случившегося он понял сразу. Отбиваясь от превосходящих сил противника, курсанты отходили по лестнице вниз. Дабы помешать отходу, кто-то из местных швырнул им под ноги несколько скрепленных меж собой стульев из актового зала. Б результате пятеро или шестеро ребят в курсантской форме остались в западне на лестничной площадке между этажами и отчаянно сражались с осмелевшей шантрапой.
Появления еще одной группы никто не ожидал. Басаргин с ходу откинул одного наглого малолетку, врезал с правой другому. Не отставали и коллеги, расчищая путь к окруженным товарищам.
– Саня, дай руку! Саня! – нашел он лежащего на полу друга.
Тот, вероятно, получил несколько увесистых ударов. Оттого плохо слышал и едва соображал. Олег сгреб его в охапку и, пользуясь суматохой, вытащил из эпицентра угасавшей драки.
Выскочив из Гутмана, со всех ног помчались в сторону училища. Сирены милицейских «уазиков» вопили уже настолько близко, что, казалось, вот-вот нагонят.
– Все? – коротко поинтересовался дежурный офицер на КПП.
– Теперь точно все.
– Бегом в казарму и привести себя в порядок!..
На вечерней проверке участники инцидента стояли во втором ряду длинного строя, пряча от командиров синяки и ссадины. У Сашки под глазом светился приличных размеров фингал, который для маскировки пришлось заклеивать пластырем телесного цвета.
Тогда пронесло. Драка в Гутмане не стала предметом скандала, долгих разбирательств и строгих карательных мер. Сашкин синяк постепенно сошел на нет, а сам Черняев еще раз убедился в том, что Олег в беде не бросит.
Событие в Гутмане поделило их жизнь на «до» и