— Ну что же ты застыла, как пень с глазами?! — прикрикнула на рабыню Мишель. — Скорей залезай в седло!
— Мне… мне страшно, мисс, — дрожа, как осиновый лист, проклацала зубами девушка. Поплотнее закутавшись в шерстяную шаль, чуть слышно повторила: — Так страшно…
— А станет ещё страшнее, когда я с утра пораньше прикажу тебя выпороть!
В отличие от Флоранс, средняя Беланже никогда не воспитывала слуг при помощи кнута и палки, была вспыльчивой, но быстро отходила. Однако сейчас Мишель готова была пригрозить Серафи каким угодно наказанием, лишь бы та перестала ныть и подошла наконец к лошади, апатично выщипывавшей придорожный сорняк.
Шмыгнув носом, служанка неуклюже умостилась в седле. Двигалась она неторопливо, до последнего надеясь, что вот кто-то из домочадцев проснётся, обнаружит, что хозяйская дочка исчезла, и их успеют остановить прежде, чем они покинут пределы поместья.
Но надеждам Серафи не суждено было сбыться. Ей ничего не оставалось, кроме как последовать за госпожой, уверенно пришпорившей лошадь. Полночь сорвалась с места и понеслась по широкой аллее, обрамлённой старыми могучими деревьями. Густые кроны тянулись друг к другу, почти смыкаясь над головами девушек, закрывая собой подёрнутое туманной пеленой небо.
С тяжёлым вздохом Серафи тронула поводья. Вскоре они уже мчались вдоль сахарных полей по направлению к Нью-Фэйтону. За сахарной плантацией Беланже начинались владения О’Фарреллов, с которыми Аделис и Вальбер были в приятельских отношениях. Старшие сыновья О’Фарреллов не первый год ухлёстывали за Мишель, свято веря, что однажды своенравная красавица станет одному из них женой.
Но Мишель не видела рядом с собой никого, кроме Галена.
Девушкам повезло, они без приключений добрались до города. Несмотря на поздний час, жителям Дальвинского квартала, названного в честь первых иммигрантов из далёкой Дальвинии, несколько веков назад переплывших океан в поисках лучшей жизни, было не до сна.
Серафи никогда не любила этот город. Поговаривали, что на том месте, где был возведён Нью-Фэйтон, прежде простиралось болото. Коренные жители этих земель, люди-волки, прозванные белыми поселенцами «лугару», хоронили на болоте своих умерших и считали его священным. «Город на костях» — не без трепета отзывались рабы о Нью-Фэйтоне.
В увеселительных заведениях Дальвинского квартала гремела музыка, в окнах звенели стёкла от хохота и громких возгласов. Мишель напряжённо озиралась, опасаясь увидеть коляску какого-нибудь знакомого. Серафи тоже вертела головой. Ёжилась, вспоминая истории о духах и привидениях, на прахе которых был построен город. Если верить молве, ночами они покидали свои могилы, расползались по подворотням и, затаившись, ждали появления одинокого прохожего, чтобы как следует его напугать. А самые злые не ленились разбрасываться проклятиями. Серафи очень не хотелось быть проклятой во цвете лет. Девушка мечтала повернуть обратно, а потому её серая лошадка в яблоках еле переставляла ногами.
— Мисс Мишель, давайте вернёмся домой. Ну, мисс Мишель, пожалуйста, — жалобно скулила служанка.
Бедняжка вскрикнула от неожиданности, когда двери салуна, формой напоминавшие крылья летучей мыши, распахнулись, выплюнув двух едва державшихся на ногах молодых мужчин. Один был без шляпы, с галстуком, повязанном впопыхах, и мятом костюме из дорогого коричневого сукна. У другого за головой болталась шляпа, зато не имелось сюртука. И рубашка, вместо того чтобы быть аккуратно заправленной в брюки, белела навыпуск.
Мишель вспыхнула. Неужели это одно из тех заведений, где мужчины развлекаются не только игрой в карты, а… Тряхнув головой, постаралась отогнать от себя неподобающие благовоспитанной леди мысли и легонько хлестнула лошадь по лощёному крупу, заставляя перейти с шага на рысь. Пока стоявшие в обнимку завсегдатаи публичного дома их не заметили. Это были те самые О’Фарреллы, что так отчаянно добивались руки Мишель, а сейчас фальшиво горланили похабную песенку о прелестях какой-то там красотки Лизбет.
Чувствуя, как сердце ускоряет свой ритм и ладони в митенках становятся влажными, Мишель доехала до конца квартала. Мимо пёстрых вывесок магазинов, мимо роскошных особняков и скромных, сколоченных абы как из досок, квартирных домов.
Наконец Беланже остановилась, а следом за ней, тихонько охнув, замерла и Серафи. Девушку снова начала бить дрожь, стоило ей увидеть старый, но тем не менее не утративший былой красоты дом. Чёрные провалы окон окаймляла пышная лепнина; увы, давно потерявшая цвет и местами раскрошившаяся. По обеим сторонам мощёной дорожки, что вела к крыльцу, тёмными пиками вырастали фонари, а крышу венчали крылатые каменные чудовища. Когда-то украшать карнизы такими вот статуями считалось хорошим тоном. Правда, у одного из монстров не доставало передних клыков и был отбит самый кончик хвоста. Да и черепица нуждалась в починке, а также следовало бы очистить от прошлогодней пожухшей листвы двор.
— Мне кажется, не стоит будить Королеву, — несмело заикнулась рабыня, не заметив в доме ни единого лучика света. — Лучше поедемте отсюда, мисс.
— Мне кажется, тебе стоит умолкнуть, — храбрясь, шикнула на свою спутницу Мишель.
— Но мисс… — жалобно пискнула та в ответ.
— Не успокоишься, попрошу мадам Лафо тебя успокоить! — пригрозила, заводясь, Беланже. — Так успокоит, что в ближайшее время не проронишь и звука.
Серафи прижала руки к губам, испугавшись за свой язык и сразу поверив, что в припадке гнева хозяйка вполне может попросить колдунью о такой кошмарной услуге. А потому — решила для себя Серафи — что бы ни случилось, она госпоже больше слова не скажет.
Всё равно ведь не вразумит.
В глубине души Мишель уже успела пожалеть о своём решении — уж слишком устрашающим в ночной тиши казалось ей жилище ведьмы. Однако упрямство и привычка доводить задуманное до конца оказались сильнее суеверного страха.
Передав поводья рабыне, девушка толкнула калитку, противно скрипнувшую, и отправилась будить самую могущественную ведьму Нью-Фэйтона.
Вопреки опасениям Серафи, сон хозяйки дома не был нарушен. Дверь юным гостьям открыла сама Королева, ещё до того, как Мишель успела постучаться. Девушка так и застыла с занесённым в воздухе кулаком, с благоговейным трепетом взирая на колдунью. Невысокая и изящная, под взглядом рослой креолки Мишель вдруг почувствовала себя совсем крошечной.
Дочь плантатора и рабыни, Мари Лафо росла свободной, холимая и лелеемая собственным отцом. От него она унаследовала резкие, благородные черты лица, зачастую хранившие печать гордыни, властный характер и некогда роскошный, а ныне пришедший в упадок особняк в центре города. Силу же будущая Королева Нью-Фэйтона впитала с молоком матери.
Глядя в тёмные, неподвижные, как будто остекленевшие глаза, какие могли принадлежать не живому человеку, а какой-нибудь кукле из лавки ужасов, Мишель ощущала себя загипнотизированным кроликом, замершим перед разверстой пастью удава.
— Проходи, — наконец обронила ведьма, освобождая гостье дорогу. Заметив притаившуюся у крыльца рабыню, резко повелела: — А ты жди на улице.
Серафи, обрадованная тем, что не придётся входить в дом ведьмы, и вместе