В это же время моя сестра Нелли тоже уехала. На каникулы в Париж. Единственной отрадой было то, что по субботам не надо было ходить за мороженым. С другой стороны — дом стал совсем пустым. Каникулы Нелли отчего-то длились слишком долго. Видать, сестра их продлила себе сама, потому как все ее сокурсницы давно приступили к занятиям.
Однажды вечером отец вернулся домой совсем грустный, без настроения. Я думал, что виной этому политические передряги, которые он с регулярностью переносил со своими соратниками. Когда домой вернулась мама, все стало на свои места. Я слышал их разговор. У нас дома не было телефона, и Нелли позвонила соседям. Он сказал лишь одну фразу: «Дочь попросила отправлять ей вещи в чемоданах». Вот так я остался в доме один с родителями. Думал, вроде бы классно быть одному, все внимание на меня, и мама готовит мне, мороженое по субботам я тоже покупал уже для себя.
Помню, когда все жили вместе, родители всегда обсуждали проблемы Давида и Нелли у себя в комнате. Я тайком подслушивал. Никогда они не говорили обо мне, это придавало мне ощущения, что я все делаю правильно. Теперь ничьи проблемы не обсуждались. Оказалось, не так уж и хорошо жить с родителями, приходить по вечерам в пустой дом, кушать в одиночестве и обсуждать новости с фотографиями брата.
— Я развожусь с отцом на следующей неделе. Ты поможешь перенести мои вещи в мою новую квартиру, — мама смотрела на меня с неким непониманием, отчего у меня такое перекошенное лицо. Понедельник явно не задался, как любила говаривать Магдалена, как его начнешь, так и вся неделя пройдет. Ощущение того, что в атмосфере развода пройдет не только одна неделя, меня как-то пошатнуло.
Я ничего не ответил матери, молча развернулся и вышел из дому. Как обычно, солнце пыталось сжечь все на свете, я шел по пустому пляжу, как и водится, после двух все сидели по домам и потягивали лимонад со льдом. Волна накрывала одна другую, и казалось, палящее светило скоро высушит море, потом — песок, а потом — и всех нас. Мне стало жарко и душно одновременно.
Пишу эти строки и комок в горле стоит, как и много лет назад. Так же «душно», правда, не от киевской жары — на дворе июль, а от тяжести «камня», который давно висит над моей душой…
Умывшись водой, я стал рисовать на песке. Сначала получилось море, потом — солнце, после моя рука невольно стала выводить парус, он получился немного кривой и перекошенный в сторону. Ну, допустим, сейчас шторм, пусть будет. Я посмотрел на свое творение и отчетливо понял, что чего-то не хватает. Не хватает не только на этой картинке, айв моей жизни. Через несколько минут я ответил себе на свой вопрос. И на песке я вывел еще одно слово: «Днепропетровск», после чуть-чуть подумал и добавил: «Давид и Саймон» и стрелкой показал на парусник, подумав, что даже и если будет шторм, то вместе мы обязательно его переживем.
Никогда не думал, что разводятся так быстро. Всего через неделю я уже был свидетелем у адвоката. Подписывались бумаги о разделении имущества. Задавались какие-то глупые вопросы. Бьют родители — не бьют, ругаются — не ругаются, ночуют дома — не ночуют? Лысенький полный адвокат смотрел сквозь свои очечки на меня с сожалением. Чего он на меня так смотрит? Можно подумать, это первый бракоразводный процесс в его практике? Папа и мама тоже сидели за столом возле меня. Адвокат сидел с другой стороны.
Когда были поставлены печати и брак был официально расторгнут, папа закурил. Очень медленно и как-то совсем безнадежно. Мама сидела с таким выражением лица, как будто она была первой женщиной, совершившей полет в открытый космос. Она была счастлива, и как ни парадоксально это звучит, в этом было несчастье папы.
Мамины вещи я переносил очень долго. Она всегда что-то забывала, о чем-то вспоминала, что-то перебирала и выкидывала. Папе было все равно, что уносилось из дому. Он практически всегда был в своей комнате наедине со своими мыслями, сигаретами и книгами. Месяца через два мама окончательно обустроилась в своем новом жилище и, кажется, ничего не забыла в старом.
Дом опустел. Папа по-прежнему жил в непонятном забытье и вяло реагировал на реальность. Он даже не заметил журнала «Playboy» в моих руках, когда я перекладывал его с полки на полку прямо у него на глазах. Случись такое месяц назад, дома был бы грандиозный скандал.
К этому времени я уже выучил несколько фраз по-русски. Первая фраза: «Хочу стать пианистом». Вторая: «Сколько стоят яйца?» Особенно мне нравилось слово «яйца». Очень красивое слово, не зная его значения, я бы, пожалуй, смог бы так назвать собаку. Лаконично и звучно. Учить русский язык в полном объеме не было возможности, он очень сложный, самому его осилить очень трудно, тем более, если учесть, что ни одного русскоязычного человека в нашем городке я не знал.
Продолжалась и моя учеба в университете. Правда, в учебное заведение я ходил не за тем, чтобы получить знания по экономике. Я ходил, чтобы посидеть за партой. Ведь напротив меня сидел кое-кто посимпатичнее экономики. Ее звали Алма. Она всегда по-особенному смотрела на меня, улыбалась и хихикала. Ну, так, заигрывала. Я улыбался в ответ.
Однажды она подошла ко мне на перемене и сказала: «Может, ты завтра будешь болеть?»
— В смысле? — Признаюсь, я немного растерялся.
— В смысле ты завтра заболеешь. А я приду тебя лечить. — Не знал, что у нее второе медицинское образование, — подумал я со смехом про себя.
— Да, наверное, я буду болеть, — серьезно ответил я Алме. — Я уже сейчас чувствую жар и головную боль, да, я буду болеть и мне понадобится медицинская помощь.
— Я сделаю тебе компресс, — пообещала Алма, и слово «компресс» мне показалось самым эротичным словом на земле.
Болеть так болеть. Это судьба. Я очень старательно болел. Притворялся, что у меня температура и кашель, зачем-то еще прихрамывал. Даже подумал, что мог иметь неплохой успех в театральном институте, у меня были бы поклонницы, премьеры, спектакли, цветы и гастроли… Мысли о далекой актерской жизни прервал стук в дверь. «Скорая приехала», — пронеслось в моей голове и я поплелся отворять. На пороге стояла Алма. Для полной картины не