Ночью прошёл снег, и тротуары с утра засверкали пушистой белизной, придающей городу торжественную чистоту.

Дарья загляделась на удивительно красивую шеренгу заснеженных лип, даже остановилась на минуту, прислушиваясь не столько к утренней тишине, сколько к собственной восторженности, кружащей голову. Мысли ушли, осталось только ощущение грядущих перемен, ожидание чуда, и это было главным, потому что хотелось радостных встреч и счастья, которое лёгким облачком парило где-то в небе.

Кто-то грубо толкнул её в плечо.

– Замечталась тут, – прозвучал сварливый голос, – пройти невозможно.

Дарья очнулась, отступила в сторону, смущённо оглядываясь.

Никому она не мешала. Просто какая-то плохо одетая пожилая женщина позавидовала её молодости и красоте. Неужели сама не была молодой и не замирала от нисходящей на душу благодати мира?

Подул холодный ветер.

Дарья посмотрела на небо. Наметившийся было просвет в тучах затянулся, стало заметно пасмурнее. Вообще в последнее время все стали замечать, что климат в средней полосе России изменился: похолодало, несмотря на все уверения учёных в глобальном потеплении. Зимы одна за другой били рекорды по низким температурам. Летом тоже стало прохладнее, а главное – летние периоды сократились, тёплая погода приходила теперь в Суздаль, где жила Дарья, не раньше начала июня.

Девушка зябко передёрнула плечами, заторопилась на работу, вливаясь в поток прохожих, спешащих по своим делам. Однако её восторженно-мечтательная натура не умела долго размышлять о сюрпризах климата, о зиме, холодах, и она снова приостановилась у стен кремля, глядя на голубые маковки Рождественского собора. Его начали строить в двенадцатом веке, а закончили в четырнадцатом, затем достраивали и реставрировали, но и в просвещённом двадцать первом столетии он производил впечатление на прихожан, гостей города и на тех, кто жил рядом, своей величественной простотой и незыблемым спокойствием. Казалось, пройдут тысячелетия, а собор так и будет стоять здесь, храня тайны веков, радуя глаз изысканной геометрией.

Дарья перекрестилась, побежала дальше и вскоре вошла в калитку детского сада на улице Ленина, где она работала воспитательницей с семнадцати лет. Нынче ей уже исполнилось двадцать, Дарья закончила лицей, но уходить из детсада не собиралась. Возиться с детьми она любила до самозабвения.

Начались обычные утренние хлопоты: сбор детей, приветствия родителей, расспросы о самочувствии, пожелания здоровья, ворчание бабушек и напутствия строгих мам. Первый смех и первые слёзы.

Дарья покачала головой, разнимая пятилетних мальчишек: снова пришлось спасать детей от бузотёра и обидчика Кеши Яковенко, привыкшего отнимать игрушки и не слушаться воспитателей. Отцом Кеши был известный в городе бизнесмен Сильвестр Яковенко, бывший хоккеист, один из местных криминальных лидеров, и сына он воспитал по своему образу и подобию, то есть – хамоватым, уверенным в том, что ему все позволено. Дарья была свидетелем, как Сильвестр разговаривал со своей женой – в приказном тоне, грубо, с матом, и этого оказалось достаточно, чтобы оценить личность господина Яковенко, не умеющего, а главное – не желавшего сдерживаться.

Кеша, толстый, щекастый, не по возрасту сильный, ударил мальчика Вовика, отошёл в угол, недовольный тем, что ему не дали игрушку, которую он пытался отнять, и сказал Дарье по-взрослому:

– Папан тебя накажет!

– За что? – мягко улыбнулась девушка. – Я ведь не отнимаю игрушки у других, как ты. Отнимать у слабых – вообще последнее дело. Попросил бы – и тебе дали бы машину.

– Я сейчас позвоню, папан приедет и надерёт тебе задницу.

Дарья и её напарница Шура Павловна переглянулись.

Лексикон их подопечного явно был скопирован с речи отца.

– Кеша, – сказала Шура Павловна со вздохом, – ты сам ведёшь себя плохо. Папе будет неприятно, если он об этом узнает. Давай успокоимся, вот твоя машина, точно такая же, что и у Вовы, играй и не обижай никого.

Кеша демонстративно пнул ногой игрушку и процедил сквозь зубы:

– Папан вас обеих накажет! Вы дрянные!

– Хорошо, хорошо, накажет, – согласилась Дарья, дотронулась до плеча мальчишки. – Садись, сейчас будем завтракать.

Инцидент этот вскоре забылся. Завтрак всех помирил. Дети заигрались и забыли о своих претензиях. Не забыл только Кеша, в котором зрел независимый и злобный характер. Он ещё дважды за день пытался отнять у приятелей игрушки, дрался, а когда его усмиряли, отходил в угол игрового зала, сверкал глазами и цедил какие-то слова. Шура Павловна утверждала, что это была совсем не детская ругань.

Дарья побеседовала с мальчиком, приводя в пример более покладистых сверстников Кеши, попыталась убедить его в неправильности поведения, подчинявшегося принципу «я хочу», однако заскучавший Кеша не стал её слушать и снова пообещал, что «папан всех накажет». А когда разочарованная таким финалом беседы Дарья спросила: «Как?» – Кеша ответил совершенно спокойно:

– Вые…т!

Дарья ахнула, бледнея.

– Кеша!

Шура Павловна, подошедшая к ним в этот момент, молча схватила мальчика за руку, втолкнула в спорткомнату.

– Посиди здесь, герой, подумай, стоит ли повторять, что говорит твой папан.

Женщины посмотрели друг на друга.

Потрясённая Дарья провела ладонью по лицу.

– С ума сойти! Кем же он вырастет?

– Он не понимает, что говорит, – покачала головой более опытная Шура Павловна. – В принципе наказывать надо не его, а папашу. Я поговорю с заведующей, надо принимать какие-то меры. Дальше будет хуже.

– Хорошо, я поговорю с самим Яковенко.

Однако разговора с Яковенко-старшим не получилось. В этот вечер Кешу забрал водитель бизнесмена. А утром следующего дня разъярённый Сильвестр Яковенко набросился на Дарью с руганью, – отпрыск, очевидно, успел нажаловаться папаше, – и потребовал у заведующей уволить воспитательницу старшей группы.

Заведующая Жанна Романовна попыталась уговорить бизнесмена, объяснить, что виноват во всём его сын, но Яковенко и слушать не захотел