Старший сержант Кузнецов, засыпая в своем окопе в последнюю ночь перед окончанием войны, слышал глухие взрывы немецких снарядов, рвавшихся где-то в стороне от расположения бригады, выстрелы скрипучих «Ванюш» (так между собой солдаты называли немецкий многоствольный миномет) и думал о своей глухой сибирской деревеньке и старушке матери, беспокоясь, как она, бедная, будет жить, если завтра его не станет. Перед утром ему снилось детство, как они, деревенские ребятишки, пекли в лесу в золе картошку и от костра шел сильный жар.
Кузнецов, очнувшись от сна, поразился тишине, стоявшей вокруг. Солнце в это время поднялось уже высоко, и его лучи сильно припекали ему бок, укрытый плащ-палаткой. Выглянув из окопа, он был удивлен еще больше: солдаты сидели не в окопах, а ходили вдоль них, демаскируя передний край и подвергая свою жизнь опасности.
На его вопрос, что происходит, несколько солдат сразу бросились ему объяснять: мол, фрицы, узнав, что на их участок фронта пришли десантники, уже вчера вечером начали отступление и всю ночь расстреливали боеприпасы и взрывали склады с оружием. Об этом нашему командованию, якобы, сообщили два гражданских чеха, которые утром пришли в расположение нашей части. Сейчас, по словам солдат, наши разведчики перепроверяют поступившую информацию.
Около 12 часов дня 8 мая вдоль окопов 2-й воздушно-десантной бригады проехал открытый легковой автомобиль, а находившиеся в нем два офицера во весь голос, извещая солдат и офицеров, кричали в громкоговоритель: «Ура, товарищи! Победа! Войне конец, немцы капитулировали!» Вот тут-то из окопов высыпали все, кто в них находился, и на радости стали кричать «ура», бросать вверх шапки, стрелять вверх из автоматов и пистолетов. Ведь патроны больше не нужны, а радость беспредельна. Наиболее интеллигентные и чувствительные офицеры бросались обнимать друг друга, поздравляли с победой. Но слез ни у кого на глазах не было видно: на фронте их стеснялись, не мужское это занятие — разводить сырость, да и, наверное, за время многомесячных боев солдаты навиделись смертей, очерствели душой немного и пока еще не отошли от этого состояния.
Но чувство жалости и сострадания фронтовиков никогда не покидало, несмотря на жестокие бои и большие потери.
Первый мирный день в этих краях оказался очень солнечным. Природа тоже словно радовалась тому, что война, длившаяся целых четыре года, наконец-то закончилась и орудия замолчали.
Сержант Чапышин служил вместе с Кузнецовым в десантной бригаде со дня ее образования. Оба они были из Сибири, во многом походили друг на друга и поэтому дружили. В это первое послевоенное утро, наслаждаясь необычайной для фронтовой обстановки тишиной, они лежали вместе в густой траве и, глядя в чистое небо, рассуждали: «И зачем это люди воюют, чего им не хватает?» При этом оба пришли к одному и тому же выводу: лучше жить беднее, трудиться от темна и до темна, но только не воевать.
— Ты посмотри, Володя, — говорил Чапышин, обращаясь к Кузнецову, — ну чего им, этим европейцам, не хватало: в любой деревне в каждом дворе полно скота, в каждом бункере (там так называют погреба) полно вина, есть хлеб, сало, земля — чернозем полметра, нет, чтобы жить в свое удовольствие, полезли к нам, а зачем? Наши деревни по сравнению с их деревнями — это как богатый и бедный. У нас полгода стоит зима, лето короткое, в огородах растет картофель да капуста, во двор и в хлев к скоту нельзя войти — грязь по колено. А здесь во дворе асфальт, в хлеву автопоилки стоят, в огороде растут фруктовые деревья и даже виноград. Сейчас начало мая, а у них уже давно цветут фруктовые деревья и трава по колено. А у нас в Сибири, наверное, еще снег не стаял.
Кузнецов, слушая друга, молчал. Он был в душе согласен с ним.
Когда они шли с боями по территории Венгрии, то такие разговоры неоднократно возникали у солдат. Он вспоминал, как однажды на привале какой-то солдат, тоже, видимо, из Сибири, громко рассказывал: «Вот брали мы какую-то деревушку в Венгрии, и вижу я: в одном доме вроде немцы засели, ну, думаю, брошу я в окно сначала гранату, а уж потом и сам в дом заскочу проверить, есть там противник или нет. Бросил одну, залетаю, а там никого, смотрю: в углу пианино стоит, радиоприемник есть, библиотека, стулья венские. Во, думаю, живут люди. А в нашей деревне нет даже света электрического, радио и то провели только прошлый год, чтобы люди слушали последние известия с фронтов. Что им у нас брать?»
Подходит к этой группе солдат замполит батальона старший лейтенант Акопян и говорит: «Вот вы здесь рассуждаете, что гитлеровцам у нас в Советском Союзе вроде нечем было бы и поживиться, мол, мы сами живем беднее их. Вы так посчитали потому, что в некоторых деревенских домах у венгров видели пианино, библиотеку и даже венские стулья. Но фашистов наша страна привлекает другим. Их интересуют наши природные богатства. Все вы учились в школе и изучали минералогическую карту Советского Союза, она ведь вся — с запада на восток и с севера на юг — покрыта квадратиками и кружочками, которые обозначают месторождения угля, нефти, железа, золота и даже алмазов. А сколько у нас лесов? Да еще каких! На карте обозначены лишь разведанные полезные ископаемые, а сколько их еще неразведанных, особенно в Сибири. Вот это-то наше богатство и манит врагов. У них свое-то все уже давно повычерпано. А что касается пианино, венских стульев и приемников, то отстоим независимость страны, и все это появится у нас не только в городах, но и в деревнях».
Но Кузнецов не стал все это пересказывать Чапышину и на его вопрос ответил вопросом:
— А ты бы, Коля, согласился остаться жить здесь после войны, если, допустим, тебе это разрешили бы? Ну, скажем, женился бы ты на дочке того мельника из деревни Ракоши, где мы стояли на отдыхе, перед боями за Будапешт.
Чапышин тяжело вздохнул и ответил:
— Нет, не согласился бы, я уже об этом думал и раньше. Вот смотришь на чужого ребенка: одет он красиво, ухожен весь, а свой и чумазый, и одет хуже, но ведь это свой, его ни один родитель на