— А потом тоже будет «Саша» и на «ты»?
— Потом все будет по-другому. — Заглянул в глаза, доброжелательно-пристально:— Волнуешься?
— Вовсе нет. С чего вы… ты взял?
Покивал.
— Что ж, на «нет» и суда нет. Старую симку выбросила?
— Конечно.
— А для чего мы на крышу лазили, расскажешь?
Я, подумав, рассказала — почему бы и нет. О том, как нашла в ВК Харона и Юлю — до сих пор не верится, что бывают на свете такие идиоты. Полиции, когда вычислят этого урода, будет чем заняться.
— Лихо закрутила, — одобрил Саша. — А мать-то не жалко? Вдруг поверит в «синих китов»? Слезы, корвалол, «скорая» — не?
— Вряд ли. Мама меня знает. То есть, испугается, конечно, но до конца все равно не поверит. Я же не такая дура, как эта «Юленька»! А пока они за ней будут бегать, я как раз успею затеряться.
Саша убрал доверенность в портфель. Откинулся назад и закрыл глаза:
— Все, больше не пристаю.
Понятливый. Не то, что Дмитрий Владимирович.
Я тоже откинулась назад. Волнуюсь? Ну… себе-то можно признаться. Волнуюсь, да. Еще как.
Я хорошо запомнила день, когда поняла, что я — другая. И что ничего с этим не сделаешь. Это — диагноз, жестокий и окончательный. Это было, когда папа ушел от мамы. То есть, правильнее так: мама разошлась с мужчиной, которого я называла папой. Все пять лет с тех пор, как научилась говорить.
Говорить я начала в три с половиной года. До того пыталась общаться с мамой и папой мысленно, но они почему-то не понимали. Оказывается, для общения людям надо открывать рот, напрягать горло и ворочать языком. Мне это казалось страшно неудобным, и я так не делала. Когда стала постарше, поняла, что мама меня не понимает и очень из-за этого расстраивается.
Мы вернулись от врача, с диагнозом «задержка в развитии». Мама тогда в первый раз напилась. Потом она долго разговаривала с человеком, которого я считала папой. Не помню сейчас, о чем я подумала, заглядывая на кухню, но поняла, что эту великую глупость — речь — нужно срочно осваивать.
Я проговорила про себя фразы. Подошла к маме и сказала:
— Не плачь. Я буду разговаривать лучше всех в садике. — Слова произносились плохо, сейчас я понимаю: из-за того, что лицевые мышцы еще не «умели» говорить.
Но мама разобрала. Страшно побледнела, и тогда я впервые увидела у нее этот взгляд. И четко услышала в мыслях слово «принц», произнесенное с ужасом. Позже я узнала, что вообще-то у женщин принято думать о принцах иначе. Позже я много чего узнала.
… — Ты уходишь не из-за меня, — сказала мама.
— Я ухожу от жены-алкоголички. Ты опять сорвалась.
— Я держалась полгода!
— И в итоге сорвалась. Я устал от твоего пьянства. Не могу видеть твои стеклянные глаза. Больше не могу, прости.
— Ты уходишь не из-за меня, — повторила мама. — Ты уходишь из-за нее.
— Из-за Иры? Боже мой, сколько можно повторять, что ничего не было! Мы — коллеги, не более.
— Я не про эту лахудру, плевать на нее. Я про Юлю.
— При чем тут Юля?
— При том, что, когда восьмилетний ребенок озвучивает твои мысли,— это страшно. И попробуй сейчас сказать, что я не угадала.
«Папа» ничего не ответил. Собрал вещи и ушел.
А мама допила то, что было в бутылке, и пошла в магазин за второй. Ей было очень плохо. То, что было вокруг нее, чернело и чернело, наливалось грозовой тучей. Которая не прольется никогда.
Я это видела, а мама чувствовала. Потому и пила. Я поняла, что в этой черноте виновата я.
Я тоже, как «папа», собрала вещи. Сложила в рюкзак самое нужное: плюшевого тюленя, электронную книжку и куртку — вдруг будет холодно, и я заболею. Я уже знала, что, когда холодно, надо ходить в теплой одежде, иначе потом тело будет вести себя странно. И ушла. Я подумала, что без меня маме будет лучше. «Папа» вернется. Может быть, у них новый ребенок появится — у одной девочки в нашем классе недавно родился брат. А я проживу как-нибудь.
Переберусь в другой город и стану бродячей артисткой. Буду карточные фокусы показывать. Когда к нам приезжал дедушка, они с мамой и «папой» играли в карты. А я долго не могла понять, для чего они это делают — перебрасываются картинками. Мне было странно, что карты с ними не разговаривают. Я-то всегда понимала, какие картинки на руках, а какие остались в колоде. Когда я об этом рассказала, дедушка перестал к нам приезжать. Только деньги слал.
В тот раз меня поймали еще на автобусной остановке. Впрочем, в последующие разы дальше Красноярска я тоже не уехала. Человек по имени дядя Миша проявлял чудеса дедукции, я его всей душой ненавидела.
В этот раз никакой дядя Миша мне не помешает. И может быть, даже мамин «принц» — Дмитрий Владимирович — к ней вернется. Без меня им будет проще договориться. Когда-то очень хотелось верить, что хотя бы мой настоящий папа поймет меня и не будет бояться… Дмитрий Владимирович ничего не понял. Ну, и хватит. Надоели.
Я посмотрела на загорелый профиль с закрытыми глазами. Наконец-то встретила того, кто меня не боится.
— Я в четырнадцать убежал, — не открывая глаз, проговорил вдруг Саша. Как будто почувствовал, что я смотрю. — С материным хахалем подрался, долго потом отлеживался. Решил, что в следующий раз он меня вовсе в блин размажет. И свалил.
— Вас… тебя быстро поймали?
— До сих пор ищут. — Открыл глаза, подмигнул. Глаза у него зеленые. — Двадцать лет, без малого… Никто меня не искал. Я там был лишним.
— Я тоже — лишняя. Но мама делает вид, что это не так. Соседей стесняется.
— Моя уже ничего не стеснялась.
— И как ты жил? После побега?
— А как может жить четырнадцатилетний пацан без угла и денег? Хреново. Пока не научился бабло добывать. Хочешь, озвучу один спорный афоризм? Сам придумал.
— Давай.
— Деньги — это свобода.
Я подумала.
— Нет. Неправда. Счастье за деньги не купишь.
— А я что-то сказал о счастье? Я сказал: «свобода». Свобода перемещаться, свобода жить, как хочешь, и делать, что хочешь.
Я опять задумалась. Саша засмеялся:
— Ладно, не грузись. Меня прет иногда мыслями делиться. А что волнуешься — нормально. Девица ты хоть и крепкая, а все-таки не каждый день в Москву летаешь… Иди-ка сюда. — Придвинулся ко мне, обнял за плечи. — Так спокойнее?
Незнакомый, по сути, мужик. В машине. С дебилом за