За спиной было тихо. Только когда за нами закрылась подъездная дверь, я услышал звон разбитого стекла. Но брелок сигнализации промолчал, и я решил сделать вид, будто не слышу.
Застолье оправдало самые худшие ожидания. Компании хуже нельзя и придумать. Каждый погружен в свои мысли, разговор, встрепенувшись на миг, тут же умирает в тихих судорогах. Каждая минута в тягость, но что-то нас тут держит, что-то не дает плюнуть и оборвать пытку.
— Не понимаю, почему всех это так мучает? — глядя в потолок, спросил Брик, заставив нас вздрогнуть.
Он сидел на диванчике рядом с Катей. Сидел все в том же костюме, крутил в руке бокал с соком. Алкоголя на столе, по понятным причинам, не было.
— Тебе нехорошо? — спросила Катя.
Брик повел рукой с бокалом, как бы говоря: «Вот с этим приходится работать». Потом снизошел до объяснений:
— Молчание. Разговор, речь — средство обмена информацией, не самоцель. Если бы мы все должны были друг другу что-нибудь сказать, но не могли — тогда мучения понятны и обоснованы. Скажем, застенчивый подросток, который хочет, но не может сказать девушке, что любит ее, имеет некоторое моральное право страдать. Но мы сейчас? Две семейные пары, которые хорошо друг к другу относятся. Что заставляет страдать нас? Мы здесь. Каждый достиг того, чего хотел. Мы, наверное, счастливы. Но вместо того чтобы наслаждаться счастьем, сидим, напрягшись, и пытаемся выдумать какую-нибудь фразу поинтереснее, чем «отвратительная сегодня погода».
Говоря, Брик свободно откинулся на спинку дивана, закинул ногу на ногу. Если сделать скидку на театральную условность, напоминал английского джентльмена, сидящего у камина с бокалом вина.
Я переглянулся с Жанной и заметил огонек тревоги в ее глазах. Что-то снова изменилось. Борис Брик оставался собой, говорил своим голосом, но — не так. Не так двигался, не так «не двигался». И эта его насмешливая улыбочка… Улыбаясь, он смотрел на меня.
— То есть, нет ничего такого, что мы должны друг другу сказать? — спросил я, отложив вилку.
Я смотрел ему прямо в глаза, как тому гопнику во дворе, и знал, что Боря не сможет выдержать взгляда, отвернется, забормочет что-то непонятное.
Брик отсалютовал мне бокалом:
— Ты, наверное, обижен на меня за то, что я, в обход тебя, убедил врача не отменять препарат?
По тому, как съежилась Катя, я понял, что от нее у Бори секретов не было, и мысленно этому порадовался. Что-то стукнуло рядом. Я повернулся и увидел, как Жанна стремительно наклонилась, подняла выпавший телефон. Успел заметить диалог из коротких сообщений, прежде чем она спрятала экран и встревоженно на меня посмотрела.
Я заставил себя отвернуться, заставил забыть, не думать. Меня попросту не хватит на то, чтобы вести войну на еще одном фронте. Пусть… Пусть тут просто все будет хорошо. Я вспомнил, как в машине Жанна держала меня за руку, как стояла у меня за спиной, готовая вмешаться, когда я возвращал бутылку тому идиоту во дворе. Вот что важно, а не какая-то случайно замеченная переписка.
Брик отхлебнул сока, поставил бокал на стол.
— Говорят, что важны поступки, а не слова, — сказал он, глядя опять куда-то в потолок. — Чушь. Важно и то, и то. Надо только уметь отделять зерна от плевел, анализировать. Вот мой поступок: я струсил и попросил врача продолжить лечение, которое мне не нужно. Вот мои слова: завтра я исправлю эту оплошность. Нет, не в понедельник. Я поговорю с врачом завтра, и он отменит препарат.
— Боря, — тихо сказала Катя, — с тобой все в порядке?
— В полном, Ангел мой. Сегодняшний день многое изменил. Я понял, что, стоя рядом с тобой, должен быть сильным. Я должен быть твоей защитой, опорой и надеждой, а не наоборот. И мы к этому придем. — Тут он перевел взгляд куда-то за окно и задумался. Лицо его в этот миг было по-настоящему жестоким, но видеть его могли только мы с Жанной. — Мы к этому придем… — повторил Брик, и черты лица смягчились.
Врач Тихонов сказал, что моя книга — фантастический роман. Может, так оно и есть. Сквозь мутное стекло времени правды не разглядеть. Я сам тогда был близок к сумасшествию, и многое из того, что видел, легко списать на плод воспаленного воображения. Поэтому я смотрел на человека, сидящего напротив меня, отделенного от меня столом со скудным угощением, и искал в нем признаки Бори. Смотрел — и находил, потому что если захотеть, можно отыскать что угодно в чем угодно.
— Наверное, нам пора, — сказала Жанна, вопросительно глядя на меня.
Я с готовностью кивнул.
Уже стоя в подъезде, спросил вышедшего проводить Брика:
— Боря, с тобой правда все в порядке?
И снова эта высокомерная усмешка.
— Что тебя тревожит, Дима? Ты хотел, чтобы я был здоров и счастлив. Вот, я делаю шаг к этому, а ты волнуешься. Иногда птенцов приходится выпускать из гнезда, иначе они не научатся летать.
Он понизил голос:
— Я позвоню, надо будет поговорить.
— Конечно, — сказал я захлопнувшейся двери.
Глава 6
Родной поселок совсем не изменился. Разве что на подъездах появились металлические двери, да в здании рядом с моим домом открылся настоящий супермаркет.
Ах да, еще изменилась школа. Поступая на заочное обучение в педагогический университет, постигая методики преподавания, я готовился к тому, чтобы вернуться в этот ад. Помочь детям, подросткам, увязшим в болоте. Показать путь к свету, протянуть руку помощи.
Каково же было мое удивление, когда я увидел: в школе стало… светло. Оставшиеся в памяти серые и мрачные коридоры исчезли. В окна светило солнце, учителя и ученики смеялись и улыбались. Жизнь в школе кипела, работали кружки и клубы, и за год учительства я смог найти только одного человека, которому нужна была помощь. Поистине, время — мутное стекло…
Мы с Жанной поднялись домой переодеться. Все та же квартира, в которой прошла половина моей жизни. Переезжая из Красноярска, мы планировали жить в однокомнатной квартире, которую в рассрочку без банка готовы были продать семейные знакомые. Но потом мои родители решили, что ребенку нужна отдельная комната, и все переигралось. Результат озадачивал. Ежемесячные взносы за однокомнатную квартиру делал я, жили мы с Жанной в двушке, а Костик не вылезал от дедушки с бабушкой.
— Ну, пошли! — вздохнула Жанна, выходя из комнаты.
В джинсах и майке она чувствовала себя куда свободнее, чем в платье. Между нами будто исчезла некая преграда. Держась за руки, как влюбленные подростки, мы спустились по подъездной лестнице, вышли на улицу под писк электронного