— Жена — обычная. Жена как жена. Просто, знаешь, дядь Петя… Последняя капля. Ушла, записку оставила — к моему же бывшему однокласснику свинтила, прикинь! А он, я знаю, какой-то «Йога-центр» держит, типа того. Ну, при деле, в общем. В школе ещё спортсменом был лучшим. И вот читаю я эту записку и понимаю: всё. Ну на кой хрен я вообще нужен? В кино хорошо — там можно плюнуть на всё и поехать в домик в лесу, а там — приключение. Или поехать развеяться на Гавайи. А там — приключение. Или просто прогуляться пойти, а там — приключение. А в жизни нет у тебя ни леса, ни домика, ни Гавайев. Выйдешь прогуляться, а в башке как дятел долбит: «У тебя кредит, у тебя жрать нечего, у тебя не жизнь, а говно». Неделю назад на остановке двух подростков видел — парень с девчонкой. Стоят, целуются… Я домой пришёл, в ванной заперся, и — не поверишь! — час рыдал, как сучка. Потому что ни хрена подобного у меня в жизни не было. И нет. И не будет уже точно. Раньше хоть за жену держался. А теперь… Не, ты не подумай, что я такой на нервяке и эмоциях, тельняшку на груди рванув — не. Я спокойненько. Даже записку оставил — ментам поржать.
Дядя Петя смотрел на меня задумчиво. Оттянул резинку трусов, отпустил. Щёлкнуло по объёмистому пузу. Я содрогнулся и достал ещё одну сигарету.
— А скажи, дядь Петя… А почему про вот это никто не знает?
— Про что?
— Ну, бассейн этот…
— А на кой хрен кому-то знать?
— Ну-у-у, дядь Петь… Вот лично я, если б знал, что после самовыпиливания будет бассейн с мужиком в трусах — ещё тридцать раз бы подумал, прежде чем с балкона шагать. И, уверен, не я один!
— Угу. А про вечные муки за суицид знал? Знал. Остановило оно тебя?
Я помолчал. Было над чем подумать.
— То-то же, — ворчал дядя Петя. — Как ты это себе представляешь? Каждый год на всё небо баннер заказывать: «А после смерти вас ждёт дядя Петя!»? И рожу мою, из бассейна улыбающуюся. Так всё равно ведь идиоты найдутся, которым покажется, что их обманывают, и на самом деле после смерти голая Мэрилин Монро.
— Никогда она мне не нравилась, — поморщился я.
— Да мне тоже. Блядовитая больно.
— Но, с другой стороны, если голая…
— Это да…
Мы понимающе посмотрели друг другу в глаза.
— Дядь Петя, ты как будто кота за яйца тянешь, — честно высказался я. — Чего не так?
— Да странный ты. Дай-ка дёрнуть. — Я протянул ему пачку; дядя Петя, матерясь, выудил влажными пальцами сигарету и, прикурив, продолжил: — Тут обычно суицидники рыдают, истерят. Ну, я их по стандартной процедуре и пускаю.
— Нервная работа, — посочувствовал я.
— Ага, вон, плаваю. Релаксирую, иттит его… — Дядя Петя плеснул ногой в бассейне. — А таких, как ты, почитай что и не бывает. Как будто правда там всё так погано, что ты даже на грамм не жалеешь.
— Не жалею, — покачал я головой. — Было б о чём жалеть — не прыгнул бы.
— Вот нехорошо это. Не должно такого быть. Зря мы, что ли, там — вот это вот всё? А? Быть не может, чтоб человеку в тридцать лет даже не за что уцепиться было. Вот ты говоришь, жена — обычная, жена как жена. А зачем ты на ней женился-то? На обычной?
— А была, что ли, другая? Познакомились, потрахались, пожили, расписались. Весело вместе было, не скучно. Сколько выбирать-то, чего ждать? Я всю жизнь ждал, надеялся, добивался, а мне вечно — хрясь по роже и — сидеть, сучонок, не твоё. Ну я и перестал дёргаться. Надоело. Достало, дядя Петя, правда, хуже горькой редьки. Давай меня уже по стандартной процедуре, что бы оно ни значило.
Дядя Петя затянулся, и глаза его хитро сверкнули.
— А переиграть не хочешь?
— Чего переиграть?
— Ну, жизнь. Ты смотри, подумай. Я, может, впервые такое предложение делаю. Вот скажи честно: был у тебя в жизни такой момент, когда поступил бы иначе — и всё бы по-другому пошло? А? Ну?
Я задумался. И честно сам себе признался: не-а, не было. Жил, как мог. Старался. Ну, из универа меня выпнули, да. Мог бы лучше учиться. Но попасть сейчас обратно в пыльную аудиторию и вгрызться в гранит науки… Да е**сь оно конём, мы лучше с дядей Петей покурим.
Глядя на моё лицо, дядя Петя мрачнел. Мне сделалось его жалко, я решил подыграть:
— А в когда вернуть можешь?
— Да как закажешь.
— А если в школу? Класс в восьмой? Слабо?
— Как два пальца обоссать, Сёма.
— А это… А если я накосячу? Ну, сделаю там чего-нибудь. Путина второй раз президентом не выберут, вселенная к хренам треснет…
— Ты за Путина не боись, — успокоил меня дядя Петя. — И я тебя во времени назад не верну. Там, у себя, ты подох — и кончено. Отплачут — забудут. Но миров-то неисчислимое множество — слыхал? Статистически есть такой, который почти идентичен твоему, но там тебе сейчас только тринадцать лет. Или четырнадцать? Сколько надо, в общем. Я душу того недоделка заберу, а тебя — в него.
— Пацана-то за что? — возмутился я.
— Так это ж ты, Сёма. Только маленький. Он вырастет — и с балкона ё***тся. Чё его жалеть? Один хрен, жизнь такая впереди, что даже вспомнить нечего будет. Душу я заберу, по отчётности всё сойдётся. А ты живи. Так, чтоб с балкона не прыгнуть. А потом, как помрёшь, мы с тобой встретимся и перетрём ещё разок.
— Так ты не только по суициду? Ты всех встречаешь?
— А чего дробить-то? — усмехнулся дядя Петя и, как я, бросил окурок в бассейн, где он тут же исчез. — Ну? Согласен?
И я протянул ему руку.
Вот хрен его знает, почему. Может, заподозрил, что я ему статистику порчу своей кислой рожей. Может, просто смеху ради. Жить-то мне вообще не хотелось. А может, просто вспомнил детство. Не что-то конкретное, а какое-то чувство, что ли. Ту невинность, ту веру, ту… Ту любовь. Тех двух подростков на остановке. Как они целовались… Как будто одни в целом мире, нет ни времени, ни пространства.
Я вспомнил вдруг — или даже не вспомнил, а почувствовал, — как стоял вот так близко и смотрел в глаза Кате, однокласснице. И что-то в сердце заныло, затрепетало. Может, это и есть тот самый момент, а? Вернее, был.
— Стопудово, он и есть, — проворчал дядя Петя. — Давай, до скорого, поживи там как следует!
— Стой, погоди, дядь Петя-а-а-а…
* * *— А… — сказал я, и Катя удивлённо захлопала на