— Почему вы не прошли регистрацию, как бывший офицер?
— Я уже был членом «Союза», и мы решили уклониться от явки на регистрацию. Если признаться честно, не по каким-нибудь высоким соображениям, а просто из трусости.
— Чего же вы боялись?
— Одинаково боялись и расстрела, и призыва в Красную Армию. Воевать против бывших сослуживцев мы не хотели.
— Какие мотивы побудили вас вступить в контрреволюционную организацию?
— Вначале — нужда. В первых числах мая я случайно встретился в городском саду с поручиком Гореловым. Он спросил, как я живу. Я честно признался, что голодаю. Горелов под большим секретом сообщил: группа офицеров объединилась для совместной борьбы с большевиками. Если я примкну к ним, они окажут мне материальную помощь. Я рассудил, что терять мне нечего, и принял предложение Горелова. Позднее, когда стали тайно встречаться и обсуждать меры борьбы с Советской властью, мы все больше распаляли в себе злобу и ненависть к большевикам…
Евграфов опять покраснел и замолчал, видимо, невольное признание смутило его.
В то же самое время Егоров допрашивал поручика Горелова. Будучи до конца преданным делу революции, Иван Егорович хотел понять, на что надеялись оторванные от народа офицеры, поднявшие руку на Советскую, на народную, власть.
— Ваша организация — горстка отчаявшихся, потерявших стержень, как вы верно выразились, офицеров. За вами наблюдали тысячи людей, которым чужды ваши цели. Скажите, вы искренне верили в успех организации?
— Если бы не верил… Впрочем, какое это имеет значение?
— А все же? На что вы рассчитывали?
— На приход Добровольческой армии и отчасти на возвращение легионеров. В этом случае мы захватили бы ключевые позиции в городе: губсовет, телеграф, пороховые склады…
— Что же реально успела сделать ваша организация?
— Вели агитацию, распространяли листовки, готовили оружие… Обо всем этом я уже рассказывал.
— Есть ли эсеры в вашем «Союзе»?
— Не знаю, — сухо ответил Горелов, явно не желая говорить правду.
— Следствие по вашему делу закончено, — объявил Егоров после минутной паузы. — Нет ли жалоб на следствие?
— Нет. Справедливость и гуманность — те качества, которые ценятся даже у врага.
V
Осенью восемнадцатого года в Пензенской губернской тюрьме скопилось большое число заключенных: одни ждали решения суда, другие отбывали положенный срок наказания. Там были грабители, спекулянты, фальшивомонетчики, хулиганы… Вместе с уголовными преступниками содержались арестованные участники кулацких мятежей и члены контрреволюционной организации «Союз русского народа», в отношении которых еще велось следствие. Камеры были переполнены до отказа.
Начальник тюрьмы Шмаков и его помощник Преображенский — оба бывшие офицеры царской армии — преступно халатно занимались своими служебными обязанностями, пьянствовали на глазах у подчиненных и, естественно, разложили дисциплину среди тюремной охраны. Бдительность надзирателей была слабой: продуктовые передачи не проверялись, в нарушение инструкции заключенных выводили на прогулку партиями. Беспечностью и расхлябанностью охраны воспользовались заправилы уголовного мира. Они получили оружие с воли и стали готовить массовый побег заключенных из тюрьмы.
Главенствовали Федька Чиж и Костя Пугач. Чиж высокий, с тонкой и длинной шеей, на которую была посажена маленькая — с кулачок — голова. Чижом его прозвали за то, что он мастерски свистел, подражая птицам. Рос беспризорником, много раз был судим. Поистине тюрьма была для него родным домом.
Пугач, напротив, небольшого роста, щуплый, веснушчатый, с оттопыренными ушами, за что, должно быть, и получил кличку Пугач — ушастый филин. Их настоящие фамилии из сокамерников мало кто знал.
Камера, в которой сидели Чиж и Пугач, была многолюдной: в ней содержалось около полусотни неисправимых рецидивистов. Решетчатые окна подслеповато глядели во двор, прямо на проходную. Заключенные могли видеть, кто входит и въезжает на тюремный двор.
Тюрьма находилась в ведении губернской коллегии юстиции. Когда были получены сведения о непорядках в тюрьме, коллегия постановила отстранить Шмакова и Преображенского от занимаемых должностей. Исполняющим обязанности начальника тюрьмы был назначен Львов, а старшим помощником — Пшелковский. Новая администрация усилила режим, но разворачивалась медленно.
Утром 22 сентября заговорщики провели последнее совещание. День был ненастный, мелкий осенний дождь завесил грязной кисеей тюремные окна.
— Прошу всех ко мне! — приказал Чиж. Он встал на середине камеры. Заключенные послушно повиновались и окружили Чижа плотным кольцом. — Время начинать, господа злодеи! Иначе Львов так прижмет нас, что пикнуть не сможем… Пугач, доложи, что мы имеем?
— Три револьвера и пять ножей. Все!
— Не все, Пугач! Ты не учел без малого сотню рук, — сказал Чиж, ухмыльнулся. — План такой: во время прогулки обезоружим надзирателей. Это еще два револьвера, а может быть, и больше. Потом нападаем на охранников, открываем ворота — и пусть ищут ветер в поле…
— Хорошо бы пристукнуть кого из начальства, — вмешался Пугач. — Говорят, третьеводни сама Бош была тут — главный вожак большевиков. Почти каждый день навещает нас Егоров, член коллегии губчека, тоже крупная птица, его можно бы…
— Ты, Пугач, не уводи нас в сторону. Нам нужна воля, а не начальники. Верно, братцы?
— Верно, верно! — раздались голоса в поддержку Чижа. — Ты, Пугач, лыко с ремнем не вяжи!
— Хватит бунтить! — огрызнулся Пугач. — Я же сказал «хорошо бы…».
— Ладно, будя, чего взлиховались на человека? — сказал Чиж примирительно. — Значит, решили. Одного надзирателя я беру на себя, второго обезвреживаешь ты, Пенек, — Чиж ткнул пальцем в сторону коренастого крепыша. — А ты, Пугач, будешь в запасе. Может, на твое счастье, начальник подвернется… Которые с ножами, те будут на подхвате…
На карнизах кирпичного тюремного здания пронзительно кричали галки. Молодой парень крестьянского вида долго прислушивался.
— Ох, не к добру галки орут с утра, — проговорил он, царапая затылок.
— Типун тебе на язык! — одернули парня.
До обеда оставалось часа три. В камере шла обычная тюремная жизнь. Кто-то выглянул в окно и громко крикнул:
— Пугач, погляди, кажись, Егоров твой показался.
Пугач сорвался с нар, точно мяч отскочил от пола, подтянулся на руках к окну.
— Он! Братцы, я охочусь только за ним. Тут выгодное дельце! — Но мало кто обратил внимание на его слова.
В два часа пополудни заключенных вывели на прогулку. И хотя дождь не переставал лить, во дворе скопилось большое число арестантов. Для охраны были привлечены почти все