Занявшись привычными ежевечерними хлопотами с ужином, Марина и сама не заметила, как перестала плакать. В голове было гулко и пусто, руки делали привычную работу. Ну вот, стол накрыт, можно сесть и накормить свой истощенный стрессом организм. Уже поднеся ко рту кусок горячего сочного мяса, Марина с удивлением уставилась на тарелку на другом конце стола. Что это? О господи, она же на двоих накрыла. Чисто автоматически. На себя и на Олега. Черт, черт! Нет, это уже невозможно вытерпеть. Когда этот проклятый день соизволит наконец закончиться? Издевательство над брошенной женщиной, а не день! И снова горло спазмом перехватило.
Однако заплакать Марина не успела — телефонный звонок помешал. Это мама, наверное. Который сейчас час? Половина десятого? Ну точно, мама. Она всегда в это время звонит. Изо дня в день. Когда очередная серия новорусского мыльного действа заканчивается. Говорить ей или не надо? А почему, собственно, нет?
— Да, мам, привет, — выдохнула Марина в трубку и сама испугалась своего слезно-хныкающего голоса. Да по одному голосу сразу ясно было, что у нее тут ситуация — из ряда вон.
— Господи, доченька, что случилось? Почему ты плачешь? С Машенькой что-то? С Олегом? Говори быстрее, иначе у меня инфаркт будет! — почти заголосила в трубку мама. Марине даже показалось, что она увидела ее лицо в этот момент — не то чтобы сильно испуганное или огорченное, а скорее недовольное. У меня, мол, сердце больное, а вы меня своими неприятностями совсем до могилы довести хотите.
— Да не бойся, мам. Ничего особенного. Все живы и здоровы. Просто от меня Олег ушел.
— Как — ушел? Куда — ушел?
— Сама знаешь, куда мужья от жен уходят.
— О господи… Только этого мне еще не хватало!
— Мам, а почему ты говоришь — «мне»? Вроде как проблема-то не твоя? — стараясь удержать в себе удивленную обиду, тихо проговорила Марина. — Это ж мой муж ушел. Вроде моя проблема-то.
— Ага, как же, твоя. Ты хоть понимаешь, чего ты меня лишила?
— Чего, мам?
— Спокойной пенсии, вот чего! Нет, я знала, я всегда подозревала, что ты со мной чего-нибудь подобное вытворишь.
— Мама! Я прошу тебя, мама! Не надо сейчас так со мной разговаривать! — почти провыла в трубку Марина, уже жалея, что рассказала обо всем матери. — При чем тут твоя пенсия, мама?
— Перестань! Хватит пикать! Терпеть не могу, когда ты пикаешь!
Услышав знакомое и ненавистное с детства слово, Марина лишь горько усмехнулась. Да, давно она от мамы этого «не смей пикать» не слышала… В понятие это — «пикать» — у мамы входило все: и дочкины слезы, и непокорная ее строптивость, и собственное мнение, и вообще по-маминому получалось, что она всю свою сознательную жизнь только и делает, что «пикает». То есть ведет себя совсем не так, как хотелось бы маме.
— Хорошо, мам, я не буду пикать. Мне вообще сейчас не до этого. Считай, что я просто поставила тебя в известность, и все.
— Ага, в известность она меня поставила. Спасибо, дочь. Спасибо, что лишила заслуженной старости. Вернее, ее смысла.
— Как это? Не поняла? А какой у старости может быть смысл? То есть… Нет, я хотела сказать, что ты еще не…
— Ладно, обойдусь без дочерних реверансов. А насчет смысла я тебе так отвечу: смысл любой старости заключается в благополучии детей. Поняла? Старикам только тогда хорошо, когда у детей все ладится. А если от детей покоя нет, то и старости, считай, нет.
— А я что, твой покой нарушила, мам? Я на шею тебе села? Я молодая, здоровая, зарабатываю хорошо.
— Да при чем здесь — молодая и здоровая? Все брошенные мужьями женщины тоже молодые и здоровые. Я же не в этом смысле! Тут дело не в деньгах и не в здоровье, а в ощущениях. Когда женщина-дочь с семьей не устроена, она по определению уже выпадает из ряда счастливых и успешных. Это же ясно как божий день. Нет, ты меня убила, совершенно убила.
— Прости, мам. Я нечаянно. Я больше так не буду, — с сарказмом проговорила Марина.
Но мама, казалось, сарказма в ее голосе вовсе и не заметила.
— Значит, так… Я вот что сделаю, Мариночка. Я работать пойду. Я, как ты утверждаешь, еще не совсем старая, меня еще на работу возьмут…
— Да не надо, мам! Ты что? Зачем? У тебя сердце больное!
— Молчи. Я знаю что говорю. Нам с тобой еще Машеньку в институте учить надо, потом замуж ее отдавать… Бог с ней, с пенсией. Я тебе помогать должна.
— Не надо мне помогать, мама. Я сама с Машкиным образованием и замужеством прекрасно справлюсь. Да и Олег поможет.
— Ага! Поможет он! Как же, жди! Ты чего, совсем наивная? Твой отец, когда от меня ушел, много тебе помогал? Ну скажи? Много?
Так. А вот на эту тему выруливать совсем не стоит. Опасно. Тема эта даже за давностью лет пока не утратила своей злободневности. И если мама, не дай бог, на нее свернет, то…
— Ой, мамочка, извини! Извини, ради бога, у меня мобильник в сумке надрывается! Наверное, Машка звонит! Да, и вот еще что: если Машка тебе будет звонить, ты ей не говори ничего, ладно? Ну все, пока, целую! — жизнерадостно пропела в трубку Марина и торопливо нажала на кнопку отбоя. Все, хватит. Поговорили, и будет. На сегодня с эмоциями уже перебор. Надо доесть котлеты, напиться чаю и спать, спать. Завтра новый день, новая работа. И новая жизнь. Пусть со вкусом одиночества, но все равно — новая.
* * *— Слушай, а ничего квартирка-то! Если здесь уют навести, то вполне даже…Тебе нравится, Настеныш?
— Да, нравится. Мне все, что с тобой связано, давно уже нравится.
Настя по-кошачьи пролезла Олегу под руку, заглянула в лицо снизу вверх, потом потерлась лбом о его колючий подбородок:
— Олег, мне даже не верится. Мы и правда теперь будем вместе?
— Правда, Настеныш.
— Всегда-всегда? До самой смерти?
— Ага. Как в сказке. Они полюбили друг друга и умерли в один день. Но поскольку до смерти нам с тобой еще далеко, может, пока поужинаем? Как у нас насчет ужина? Есть какие-нибудь соображения? Я голодный как волк. И нервный от пережитых потрясений. Все-таки не каждый день из семьи ухожу.
— Ой, Олег… И правда, как нехорошо получилось с Мариной Никитичной. Я такой виноватой себя перед ней чувствую! Она когда зашла сегодня в приемную, я чуть сквозь землю не провалилась, ей-богу! Еще немного, и под стол бы залезла от страха.
— Ишь ты! — насмешливо встряхнул ее Олег