Раньше, мол, со всего света гости съезжались посмотреть на красоту неземную, а однажды зимой — мне десятый годок стукнул — что-то в Кандаре вдруг бухнуло, ахнуло, полетело в разные стороны, зарево на полнеба поднялось — и от красы камня на камне не осталось. Говорили, дракон прилетал памятью поделиться, аж с начала времен — вот замок и лопнул. Болтали, волшебники там драгоценную книгу сожгли и давай молниями швырять друг в дружку со злости. Шептались, убил, мол, в бальной зале один злодей невинную девушку, кровью разрушив чудо… В общем, кончился замок. Пастухи из деревни ходили по развалинам шариться — судачили, там золото, каменья бесценные. С пустыми руками вернулись — все сокровища Кандары исчезали, стоит вынести их из замка. Год прошел, другой — и народ перестал ездить. Кому охота день по снегу над пропастями карабкаться, чтобы на груду камней поглазеть. Папаша мой обеднел, запил с горя. Мне пришлось с малых лет трудиться, как извините, ослу вашему, не покладая рук. Только-только дела на лад пошли… А пробираться в Кандару — воон тем ущельем. Ветра нет, земля сухая — аккурат за денек и дойдете, если оно вам нужно. Поверьте, тетушка, не на что там глядеть.
«Хорошо, хоть матушкой не назвал» фыркнула Тильда. Заведя ослика в конюшню, она велела подсыпать ему сечки, расседлать, сгрузить сумки, заплатила за комнатку, наскоро переоделась в перешитый мужской наряд и подкованные башмаки. Кажется, она опоздала лет на тридцать, оставалось лишь поставить для себя метку «сделала всё, что могла». Так, однажды весной она билась с подмерзшими яблонями — обрезала усохшие ветки, подливала навозной жижи к корням, чертила на коре живительные руны и пела в саду. Три дерева из четырех погибли, одно осталось бесплодным, не принося по осени и десятка яблок — правда, те, что вызревали, оказывались на редкость вкусны, но Самуэль всё равно ворчал, раз за разом предлагая спилить пустоцвет.
Дорога петляла, как нитка, то расстилаясь по склону, то забирая высоко в горы. В начале пути по обочинам зеленели заросли дикой сливы и можжевельника, за бурливой и шумной речкой лес кончился. И следы человека тоже. От висячего мостика уходила утоптанная тропа вправо, на овечьи пастбища, но Тильде нужно было вверх, по каменистой стежке. Стало холодно, женщина закуталась в плащ. К счастью ботинки не скользили, карабкаться в них по камням оказалось удобно. Неожиданно Тильда почувствовала острое счастье — вот она совершенно одна карабкается по горному склону, вокруг облака и снег, над головой, раскинув крылья, зависла птица, чистый воздух переполняет легкие. Пришла свобода полета — так бывает иногда в танце, когда, выскочив на середину площади, забываешь обо всем, кроме ритма и стука ног. Опьянев от свободы, Тильда рванула ленты и распустила пышные волосы — первый раз с пятнадцати лет при свете дня. В полдень она присела на камни перекусить хлебом и козьим сыром, полюбоваться, как густой синевой наливается низкое небо и облака шествуют по нему, словно шхуны под парусами по взморью Рока. К вечеру усталость дала о себе знать: заныли ноги, закололо в груди, узелок с провизией стал оттягивать плечи. Но Тильда шла так же ровно — на чистом упорстве.
Развалины замка показались за поворотом внезапно. Косой срез насыпи из желтого камня, высокий зуб уцелевшей стены с двумя дырами окон, груды оплавленного щебня, осколков стекла и всякого мусора, полуприкрытые снегом. Смертная тишина, покой разрушения, бренная ветхость — если б ангелы-душеводы опускались на Землю, лучшего дома им бы не приискать. И никого вокруг — ни птички, ни деревца ни мышиного следа — только снег и руины. «Всё умирает однажды» подумала Тильда и зябко вздрогнула. «Дерево станет дровами, зверь — падалью или мясом, я и муж и дети и дети моих детей — склизкой плотью в холщовых мешках. И чудеса тоже смертны».
— Какой ты была, Кандара? — в тишине голос Тильды прозвучал неожиданно громко.
Воздух дрогнул. И на мгновение над руинами взлетели островерхие башни, заиграли сотнями огоньков стекла витражей, раскрылись кованые ворота, хором скрипок взметнулась музыка. Бой Цветов, танец с факелами, любимый у матери, когда та была молода…
Иллюзию сдуло резким порывом ветра. Цепляясь за камни, осторожно обходя осыпи, Тильда поднялась наверх — ей хотелось увидеть замок вблизи. Она нашла мусор, мусор и мусор. Кучи хлама, обрывки облезлых обоев, остовы мебели, всякую дрянь, которую сохранил стылый воздух. Неровные остатки стен, уходящие в никуда винтовые ажурные лестницы, контуры залов и комнатушек. Ветер гулял по камням, завывал в щелях, скрипели чудом уцелевшие двери. Закатный свет озарял развалины красным, словно страшный пожар ещё не затих. Скоро стемнеет… Тильда задумалась о ночлеге — оставаться ли среди руин или спуститься вниз, к бесснежным пустошам? В стенах по крайней мере есть защита от ветра и можно развести огонь. Быстрым шагом Тильда обошла остов здания, выискивая уголок поуютнее.
Комнатушка первого этажа с видом на облака уцелела почти целиком — и пол и все четыре стены. Только дверь отлетела и в потолке была дырка. Зато внутри кто-то щедрый (не иначе такой же любопытный бродяга) оставил охапку соломы и старое одеяло. Осталось натаскать обломков мебели, выбить искру в пук соломы, развести огонь, растопить в кружке снег, подогреть хлеб. Усталая Тильда растянулась на одеяле, укрывшись плащом, она смотрела то на веселое пламя, то на тусклые звезды в проломе и напевала старинную канцонетту уличных циркачей. Ещё с полгода назад мысль о подобном ночлеге — в развалинах, в одиночестве, без оружия и защиты, показалась бы дикой. А теперь всё было как надо — запах дыма, хлеба и холода, небо над головой, большие как овцы камни в стенах, стебли соломы под пальцами и целый огромный мир вокруг.
Время капало медленно словно мед, переполнивший улей. Тильда не размышляла — пламя давало пищу глазам, волосы гладил ветер, руки перебирали сухую траву. Острый осколок стекла неожиданно пропорол мизинец, капля крови упала на пол. Обиженная болью Тильда сунула палец в рот, по-детски зализывая ранку. Потом взглянула — выпуклый треугольничек удивительно синего цвета, словно кусочек июньской ночи вплавили в плоть стекла. Тильда взяла его в руки, потерла, снимая грязь. На ощупь осколок был гладким, пористым, легким и в то же время весомым, занимающим руку. Может, это была синяя чашка — круглая