- Вы забыли упомянуть более простой способ, - говорю я, воспользовавшись тем, что полковник сделал паузу, чтобы перевести дух.
- Какой? - спрашивает Стробов.
- Рано или поздно киборг может стать президентом, его собратья войдут в правительство, и тогда уже законы будут издаваться машинами, а не нами. И кто знает, быть может, это станет началом нового геноцида.
Стробов медленно кивает.
- Да, - соглашается он. - Подобное не исключено. К сожалению, неотъемлемые права нельзя отъять. Даже у киборгов.
- Перспективы, конечно, не самые радостные, - осторожно замечаю я, - но что вы хотите от меня?
- Нам нужны ваши знания и умения.
- Чтобы я поставил их на службу отделу безопасности?
- Именно так. Надеюсь, вы не слишком щепетильны?
Теперь я, по крайней мере, знаю, какое ведомство представляет полковник. Что ж, этого следовало ожидать.
- Нисколько, - отвечаю я. - В моей профессии щепетильность здорово мешает, - и это чистая правда.
- Понимаю, - кивает Стробов. - Значит, договорились?
- Осталось обсудить вопрос вознаграждения.
- Мне кажется, условия очевидны, - похоже, полковник действительно слегка обескуражен.
- Неужели? Не могли бы вы проговорить их специально для меня?
- Мы отложим грозящий вам тюремный срок (а это около двадцати лет в криогенной камере) и после выполнения работы амнистируем вас.
- И я стану абсолютно свободен? Никакого преследования?
- Разумеется.
- И смогу продолжать потрошить базы данных?
- Пока опять не попадётесь.
- А тогда?
- Подвергнитесь избирательной блокировке памяти. Вам сотрут все навыки владения компьютером. Стандартное наказание для хакера-рецидивиста.
- Значит, если я откажусь, то двадцать лет пролежу в криогенике, видя сны, а потом смогу продолжить заниматься тем, чем хочу? - пытаюсь я бравировать, хотя понимаю, что полковник тёртый калач, и на мякине его не проведёшь.
- За это время технологии изменятся настолько, что вы не будете знать, какой кнопкой включить компьютер, господин Орфей, - усмехается Стробов. Он назвал меня псевдонимом, под которым я известен моим нанимателям - значит, не знает настоящего имени. Хоть какое-то облегчение. - Не будьте ребёнком. Мы умеем убеждать.
- Как вы собираетесь меня поймать? - спрашиваю я. - После того, как я выйду отсюда, вы меня уже не выследите.
- Нам удалось это однажды, удастся и в другой раз.
В принципе, Стробов прав, но, наверное, полковнику безумно хочется вшить мне какой-нибудь маячок, чтобы всегда знать, где я нахожусь - несмотря на конвенции. Но у меня, как и у любого уважающего себя хакера, есть особый имплантат, который выявит наличие любого чужеродного устройства в моём теле. Кроме того, на каждом шагу в городе установлены сканеры, проверяющие всех проходящих мимо на наличие маячков - так государство заботится о соблюдении закона о неприкосновенности личной жизни. Часть ему и хвала!
Удастся Стробову поймать меня ещё раз или нет - дело случая. Я не собираюсь действовать ему на нервы, особенно пока я у него в руках. Пусть выпустит птичку полетать.
- Ладно, согласен, - говорю я. - В конце концов, это даже интересно - поработать на управление безопасности. Что конкретно вы от меня хотите?
- Детали вам объяснят позже. Могу лишь сказать, что речь идёт о создании и внедрении вируса, который станет уничтожать любой искусственный разум, помысливший об измене человечеству. Мы дали ему кодовое название «Алеф».
- Почему?
Похоже, безопасники не слишком пекутся о соблюдении законности. Что ж, я не удивлён. Когда у людей слишком много власти, им начинает казаться, будто им позволено больше, чем другим. Разумеется, во имя высшей цели. Главное - не оказаться между жерновами этой адской машины.
- «Алеф» - буква еврейского алфавита, - объясняет Стробов. - По легенде, начертанная на лбу, она оживляет Голема. И напротив, чтобы уничтожить глиняного истукана, её необходимо стереть.
- Понятно, - я несколько мгновений разглядываю полковника. Теперь ясно, что это фанатик, и очень опасный. - А вы не боитесь, что это вирус сам станет большой проблемой? И не только для искусственного разума.
- А вот чтобы этого не случилось, нам и нужны вы, господин Орфей, - сухо улыбается Стробов. - Спуститесь в Ад и вернитесь лишь с тем, что нам пригодится.
Глава 3
Сегодня в цехе венерических заболеваний разбился чан с формальдегидом, опрокинул бальзамирующую камеру, и инфицированные трупы разлетелись по полу. Придётся на время закрыть там производство. Это очень плохо, поскольку в условиях конкуренции чревато потерей клиентов.
Ах, да, я ведь ещё не рассказывал вам об этой отрасли - инфицированных младенцах. Суть в следующем: детей, поражённых наследственным сифилисом, герпесом, гонореей или ещё каким-нибудь венерическим недугом, упаковывают в изящные ёмкости с выгравированными названиями болезней. Очень ходовой товар.
Около полудня на моём столе звонит коммутатор. Я нажимаю розовую кнопку, и Мила сообщает, что приходивший санинспектор определил в цеху карантин.
- Что делать с рабочими? - интересуется она.
- Распределить на другие производства.
- Хорошо. Прочитать вам информационную сводку из отдела по рынку сбыта?
- Валяй, - отвечаю я, откинувшись в кресле.
Мила откашливается.
- «Сегодня в десять часов утра Африканский конгломерат объявил, что отныне все мертворождённые младенцы, появившиеся на свет на его территории, не являются собственностью матерей, а принадлежат государству. Этой мерой правительство пытается противостоять росту выкидышей, провоцируемых с целью последующей продажи трупов фирмам, занимающимся их распространением». Что вы об этом думаете? Ощутимый удар по нам?
- Ерунда, - отвечаю я. - Просто перестанут рожать в больницах. У подпольных акушеров прибавится работы и увеличится количество нулей в банковских счетах.
- Но вывоз тоже запрещён.
- А на что контрабанда? К тому же, нам это только на руку - теперь цена уродцев возрастёт. Что-нибудь ещё?
- Нет, это всё.
- Ладно. Ты распорядилась послать специалистов в Германию?
- Всё, как вы велели. Они выехали сегодня вечером.
- Молодец. Выпиши себе премию.
- Спасибо, господин Кармин.
- Пожалуйста. Только смотри, не разори меня, - я отключаюсь и, включив встроенную в столешницу сенсорную панель, начинаю читать новости.
Говорят, человек - либо то, что он делает, либо то, что он думает. Меня называют чудовищем, но я не делаю уродов, я их только продаю. Вы можете возразить, что если б не деньги,