Дождавшись, когда тюремщик покинет комнату, Тэра достала из потайного кармашка в сумочке маленькое устройство и положила его на колени. Это устройство она изготовила своими руками. Оно будет испускать звуковой сигнал высокой частоты — охранники ничего не услышат, а записывающая аппаратура, установленная в комнате, зафиксирует лишь невнятный шум.
— Ты его нашла? — спросил Кэл.
— Да. Ты получил еду, которую я прислала?
— Получил, спасибо. По крайней мере половину всего съедают охранники, прежде чем что-то попадает ко мне, но я все равно радуюсь тому, что в коробке. Теперь ведь у меня осталось мало приятных сюрпризов.
Он улыбнулся. Хотя многим его взгляд казался пугающим, Тэра не относилась к их числу. Она знала, почему отец так смотрит на нее: все два года с тех пор, как они впервые встретились, он не переставал поражаться тому, как она день ото дня становится все больше на него похожа. Это вызывало у него восторг, а у нее отвращение.
За последние два года Тэра побывала здесь восемь раз; эти посещения не доставляли ей радости, но они были необходимы. У Кэла было нечто такое, что должно было помочь ей обеспечить будущее своей матери, чтобы той больше никогда не нужно было беспокоиться из-за денег. Тэра рассудила, что отец перед ней в долгу.
— Как дела у матери?
— Замечательно. Уходит из федеральной прокуратуры.
— С какой стати?
— Наверное, хочет чего-нибудь такого, где поменьше крови и ужасов, — Тэра пожала плечами. — Мы переберемся в Санта-Бониту, это в паре часов от Лас-Вегаса. Для меня ездить оттуда в университет будет полной задницей, но, надеюсь, мы что-нибудь придумаем. В любом случае я в следующем году собираюсь от нее съехать.
— Это еще почему?
— Думаю, мама из-за меня не делает то, что хочет. Хорошо бы она влюбилась в кого-нибудь, однако она этого не сделает, так как боится, кого может привести в дом. У нее даже друзей нет. Если я уйду, это заставит маму искать новых знакомых. И будет к лучшему, если она оставит кое-что в прошлом.
— Ты хочешь сказать, меня?
— Не только тебя, но и все то, что пришло с тобой. Все, с чем мне приходилось мириться всю свою жизнь.
— Ты панически боишься того, что похожа на меня, — Кэл кивнул, — и надеешься на то, что это, возможно, изменится, если ты уедешь отсюда и возьмешь себе новое имя. Ты похожа на меня, и когда-нибудь тебе придется это признать.
— У нас с тобой нет ничего общего!
— Знакома с греко-римской мифологией? — медленно моргнув, сказал Эдди.
— Извини, не читаю сказок.
— Сказки — это наше всё, Тэра. Там можно найти все уроки, которые пригодятся в жизни. Так называемые «научные знания» — это лишь метания от одной системы взглядов, которая со временем признается неправильной, к другой. Но сказки… они были с нами с самого начала и будут до самого конца.
— Полагаю, Эдди, в этом есть какой-то смысл? — Тэра скрестила руки на груди.
— Как-то раз боги поспорили о природе человека, — усмехнулся он. — Можно ли ее изменить? Может ли человек сам выбирать, кем он хочет быть? Зевс сказал: «Да», а Афродита возразила: «Нет». Чтобы показать ей, что она не права, Зевс превратил бродячую кошку в принцессу. Принцессу обучили изящным манерам и этикету, ей дали элегантное платье и громкий титул. Она вела себя безупречно и вышла замуж за принца. На свадьбе очаровательная молодая принцесса произвела впечатление на всех гостей.
«Вот видите, — сказал Зевс, — если кошку можно превратить в принцессу, естественно, природу человека можно изменить». На что Афродита сказала просто: «Смотри!» И выпустила мышку. Как только принцесса увидела бегущую по полу мышку, она бросилась за ней, опустившись на четвереньки, и, догнав мышку, разорвала ее зубами на глазах у гостей. Афродита была богиней красоты и страсти, поэтому она понимала, что у человека в сердце. Что у него в сердце на самом деле, а не что он пытается показать другим.
Сглотнув комок в горле, Тэра смотрела на своего отца. Ей не нравилось видеть себя в нем, особенно в синеве его глаз. Уникальный оттенок, обусловленный, по-видимому, какой-то генетической мутацией, поскольку больше такой цвет глаз она ни у кого не видела.
— Как видишь, моя маленькая принцесса, боги учили нас, что мы не можем изменить свою природу. Мы можем скрывать ее какое-то недолгое время, но она обязательно рано или поздно проявит себя. Тебе достаточно будет лишь увидеть свою мышку, и ты поймешь, как же мы с тобой похожи друг на друга.
Глава 4
— Это Сарпонг, — сказала Ярдли, поворачивая монитор к Болдуину. Тому пришлось снять со стола коробку с вещами и поставить ее на пол, чтобы было куда сесть.
На экране была картина. Фигура в черном с головой, обмотанной белыми бинтами: темно-красная кровь пропитала бинты там, где должно было быть лицо. Руки и ноги фигуры выглядели человеческими, однако в изгибе шеи и форме головы что-то было не так. Тем не менее повязки и тунику нельзя было спутать: именно в таком облачении были обнаружены Кейти Фарр и Энджела Ривер.
— Кто такой Сарпонг? — спросил Болдуин.
— Кенийский художник шестидесятых годов прошлого века. У него есть серия полотен под названием «Ночные твари». — Ярдли кликнула, и изображение изменилось. Та же самая фигура, те же самые туника и бинты, но только теперь она сидела прямо на деревянном стуле. — Это самая первая картина. — Она снова кликнула. Фигура та же самая, уже распростертая на столе, руки раскинуты, ноги свешиваются с края. — Это вторая.
Казалось, картина была срисована с Энджелы Ривер. Поднявшись со своего импровизированного стула, Болдуин встал у Ярдли за спиной, чтобы было лучше видно.
— А это третья, — сказала Джессика.
На следующей картине фигура была подвешена за шею в каком-то помещении. Она была выпотрошена, и внутренности валялись на полу.
Четвертое полотно было самым жутким: скривившаяся фигура со шрамами, покрывающими все тело, глаза и рот наглухо зашиты. Грудная клетка вскрыта и широко раздвинута. В этой фигуре почти не осталось ничего человеческого.
— Как ты это нашла? — спросил Болдуин.
Оглянувшись на него, Ярдли снова повернулась к экрану.
— Одно время Эдди был одержим этими картинами. Ни о чем другом не говорил. Он даже написал их копии у себя в студии, а закончив работу, выбросил их и больше не заводил разговор на эту тему. Эдди считал примечательным то, что картин именно четыре, но не мог понять, чем это объяснялось. Он не