Мне не надо было для этого даже слишком задумываться. Когда я слышал неправду, она оставалась просто словами. А когда я слышал правду, я сразу же переживал ее, и передо мной открывалось еще одно лицо Бога, которых у Него оказалось бесконечное число. Чудесное происходило опять и опять.
Но ужас был в том, что я не мог пережить слияние с Абсолютом без депривационной камеры и кваса, которым поил меня Добросвет. Когда я снова обретал свое человеческое тело, мои духовные очи зарастали коростой тревог, обид и желаний, облеплявших мой ум, как только я вылезал из соленой воды. Я пытался бороться, но каждый раз неподконтрольные мне психические силы перехватывали власть над моим рассудком, и я превращался в такой же неодушевленный механизм, как те, что ходили вокруг.
Вернее, дух во мне был, и это был дух Божий, равно пронизывающий всех и вся, но он и не думал прикасаться к рычагам управления, как ребенок не трогает заводную машинку, которую пустил по полу. И все мы были такими машинками, и, как ни смешно это звучит, воистину должны были славить играющего в нас ребенка - ибо он был всеми нами, и вне его нас просто не существовало. Но рассудку этого никогда не понять, ибо у этого ангела совсем другая служба.
Одним словом, я попался на крючок. Пока меня пускали в депривационную камеру, где меня раз за разом встречал Бог, я не ушел бы от Шмыги с Добросветом по своей воле - и дело было уже не в миллионе долларов.
Однажды после сеанса меня привели в комнату мониторинга, где сидели они оба.
- Ну как, Семен? - спросил Шмыга.
Переживания последних недель сделали меня застенчивым и пугливым - не зная, что ответить, я, должно быть, косился на них, словно выпавший из гнезда птенец.
- Чего не бреешься?
Птенец уже давно не брился, это была правда.
- Там вода очень едкая, - пришел мне на помощь Добросвет. - Если бриться, щеки режет.
- Помнишь еще, значит, - усмехнулся ему Шмыга и опять повернулся ко мне. - Как проходит подготовка?
Я уклончиво пожал плечами.
- Достиг? - спросил он.
- Чего именно?
Шмыга положил на стол маленький диктофон и нажал на кнопку. Я вдруг услышал свое собственное тихое бормотание.
- Нет, ты таки не понимаешь, Мартин… Вот когда ты говоришь про диалог еврея с Богом. Ну о чем Богу говорить с евреем? Такой диалог… - и тут мой голос налился размеренной левитановской силой и стал ликующе-победоносным, а все произносимые им слова сразу сделались увесистыми и серьезными, как названия большой кровью отбитых у врага городов, - такой диалог, Мартин, делается возможным только после того, как Бог поднимет еврея до себя. А когда такое случается, Мартин, еврей в силу самой этой высоты становится Богом, ибо на высоте Бога есть только Бог. И говорить там, Мартин, уже особо не о чем, потому что все ясно и так… Но мы… - и тут вместо Левитана-диктора я снова услышал Левитана-лузера, - но мы один раз уже так обожглись на этом вопросе, что давать своих советов я не стану и лучше тихо промолчу…
Шмыга выключил магнитофон.
- С кем это ты беседуешь? - спросил он подозрительно.
- Я… Я не знаю, - ответил я. - Я вообще не помню, чтобы когда-нибудь такое говорил.
- Не помнишь, - сказал Шмыга, - потому что говорил во сне. А пленочка все помнит… Зубик-то у тебя, Сеня, работает не только на прием, но и на передачу.
- Это он с Мартином Бубером дискутирует, - вмешался Добросвет. - Мы ему в ванне эту тему пару раз прокачивали, так Сеня, видно, запомнил и теперь во сне с ним спорит.
- А что за Бубер?
- Агент мирового сионизма, - сказал Добросвет. - Даже не агент, а самый, можно сказать, махровый мировой сионист.
- Чего ж ты ему таких соловьев-то ставишь? - нахмурился Шмыга.
- А иначе нельзя, товарищ генерал, - ответил Добросвет. - Мы ведь его не к концерту во Дворце Съездов готовим. А сами знаете к чему.
- Вообще-то да, - согласился Шмыга и сделал серьезное озабоченное лицо - какое крепкие задним умом бюрократы вроде Ельцина делают, когда хотят показать государственную важность своей думы.
Посидев так с минуту - но так и не поделившись с нами своей высокой мыслью, - Шмыга поднял на меня взгляд и спросил:
- Так о чем ты с ним спорил? Что-то я суть вопроса не до конца ухватил.
- А вы спецквасу попейте, - сказал я, дерз ко глядя ему в глаза, - а потом ложитесь в ванну на недельку. Тогда, глядишь, и ухватите.
Но Шмыга не обиделся. Он вдруг улыбнулся с неожиданной теплотой и сказал:
- Сколько тебе раз повторять, Сеня. Мы с тобой на „ты“. На „ты“, понял? Больше никогда меня так не обижай.
Нет, все- таки Шмыга был не такой простой человек, каким хотел казаться в служебном кругу, и я постепенно начинал это понимать. Некоторое время я выдерживал оловянное давление его глаз, а потом подумал, что могу случайно вспомнить их в депривационной камере, и отвел взгляд.
- Думаю, он готов, - нарушил тишину Добросвет.
- Я тоже так думаю, - сказал Шмыга. - Будем понемногу начинать. Как там дела с ангелами?
- Ангелы в полной боевой готовности, товарищ генерал, - ответил Добросвет. - Две эскадрильи.
7
Как оказалось, я был не единственным участником операции - кроме меня, в ней действовали еще и „ангелы“. Разумеется, это были не настоящие ангелы, о природе которых я говорил выше. Так Шмыга с Добросветом называли голоса, которым предстояло зазвучать в черепной коробке американского президента вместе с моим.
Мне в операции отводилась роль тарана. Вещая из своей депривационной камеры, я должен был привести Буша в состояние религиозного транса. А вот конкретные указания относительно того, что ему делать, чтобы выполнить волю Божью, должны были давать ангелы. Моя задача была, конечно, сложнее, поскольку мне предстояло вступить с Бушем в живое общение. А веления ангелов предполагалось прокручивать в записи, чтобы не допустить никаких ляпов.
В качестве ангелов были задействованы выросшие на Западе дети дипломатов, говорившие на английском с младенчества: с ангельским произношением не должно было быть никаких промахов, ибо неподсуден человеческому разумению один лишь Господь.
Ангелам, разумеется, не объясняли, в чем именно они участвуют - им говорили что-то смутное об озвучке секретных фильмов и убедительно просили держать язык за зубами, чтобы у родителей не было проблем по