— А четвертый? — спросил Тимофей.
— Четвертый осмысляет опыт первых трех, — ответил Валентин с ухмылкой, — и с этого живет. Но кормит всех тот самый полуосвобожденный пролетарий, которого никак не могут нормально закрепостить назад. Из всех нас его пару раз видел Иван. Пролетарий и балконы стеклит, и нефть качает, и электричество для биржи вырабатывает, и так далее… Приносит нам твердые западные деньги — квинтэссенцию мирового труда. Остальная экономика, если не брать военно-промышленный комплекс — это экономика пиздежа. Причем это слово имеет сразу три смысла — рукоприкладный, воровской и близкий к нему гуманитарный…
— Если бы ты понимал в мировой экономике побольше, — сказал ему Андрон, — ты бы так не говорил. Твердые западные деньги, чтобы ты знал, это не квинтэссенция мирового труда, а регулируемый вакуум, который отжимает все у всех и тянет куда надо. Со всего мира. Но говорить про это в мэйнстриме нельзя. У нас тут экономика пиздежа, а у них… Не знаю, таких комплексных деривативов в русском мате просто нет. Мы рядом с этими ребятами невинные лохи…
Тимофей подозрительно нахмурился, чувствуя поношение святынь, открыл было рот, но вовремя вспомнил, что он не на службе.
В общем, трудно представить четырех людей, у которых нашлось бы меньше общего, если не считать молодости — пожалуй, даже еще юности. Но одна совместная страсть у них все же была.
Трекинг.
Они познакомились в Непале на Латанге — в разряженном горном воздухе русские люди сходятся друг с другом легко и быстро. Потом, уже вместе, ездили на тропу Голицина, Софийские озера в Архызе, к Белухе на Алтай и еще на несколько маршрутов попроще. Мечтали, попав следующий раз в Непал, сходить к базовому лагерю под Эверестом — «возложить цветы», как шутил Иван.
Поездку в Кабарду даже нельзя было назвать трекингом в высоком спортивном смысле. Это был откровенный расслабон и любование видами — «бухинг», как выразился Валентин. Заранее не наметили даже точного маршрута, решив все определить на месте.
В поезде до Нальчика изрядно выпили — и остановились на день в городе, чтобы прийти в себя (а если совсем честно, чтобы продолжить). В результате до базы «Долина Нарзанов-2» добрались вечером следующего дня, уже почти в темноте, и протрезвели полностью только в горах.
Водитель схалтурил — высадил у крутой тропы, спускающейся от дороги, и сказал, что турбаза внизу. Но там оказался просто частный дом с реально злыми собаками, терпение которых не хотелось испытывать. Все же удалось поговорить с какой-то старушкой — выяснилось, что поворот на турбазу проскочили и теперь надо вернуться на дорогу и спуститься по ней почти на километр вниз.
Друзья не роптали. Любой вечер в горах прекрасен, а на грунтовке было к тому же тихо — машины уже не ходили. Если б не рюкзаки, был бы вообще рай.
К турбазе шли молча — здесь совсем по-другому дышалось и думалось. Как обычно, каждый давал себе слово переехать когда-нибудь жить в горы, покончив с липкой городской сажей навсегда — а для этого, зажмурившись покрепче, по возвращении в Москву вонзиться в сажу так глубоко и безжалостно, так эффективно и метко, что после этого последнего окончательного погружения… и т. д., и т. п.
Мысль была обычной для гор и одинаковой для всех четверых, словно их в очередной раз накрыло одним и тем же ватным одеялом. Но социальный философ Валентин прицепил к паровозу общей мыслеформы свой уникальный вагончик:
«Культивируя подобные намерения, — медленно и веско думал он, — мы вовсе не решаем выбраться из дерьма и переехать в горы. Мы на самом деле решаем нырнуть еще глубже в дерьмо, но не просто так, а во имя гор — и в этом именно сущность человеческого взаимодействия со всем высоким и прекрасным… Мало того, если разобраться, именно для поощрения особо глубоких и перманентных погружений в дерьмо социум и культивирует всяческую красоту, эксклюзив и изыск наподобие пятизвездочных курортов на десять дней в году… Но это, кажется, уже какой-то социологический фрейдизм…»
Выражение «социологический фрейдизм» стоило того, чтобы его записать, и Валентин уже потянулся за телефоном, но с мысли сбил хриплый стон, прилетевший сверху.
Потом донесся еще один, и еще — и сделалось наконец ясно, что кто-то громко и немузыкально поет. Песня приближалась, и вскоре стали различимы слова:
— Э сютю некзисте па! Димва пурква жекзисте ре!
Тимофей, знавший немного по-французски, засмеялся.
— Что он поет? — спросил Иван.
— Если бы ты не существовал, — ответил Тимофей, — скажи, зачем тогда быть мне?
— «Ты» — это кто? Бог, что ли? — спросил Андрон.
Тимофей пожал плечами.
— Ну и че он, экзисте? — не успокаивался Андрон.
— Кто?
— Про кого поют.
— Не знаю, — ответил Тимофей. — Джо Дассен, который эту песню пел, все обдумал и умер. Так что, наверное, не экзисте.
— Культурный уровень населения неудержимо растет, — сказал Валентин. — Это ведь не на Елисейских полях происходит. В горах на Кавказе. Ночью…
Дорога сзади серпантином уходила вверх — когда невидимого певца скрыл край горы, песня стихла, но скоро раздалась опять, уже ближе, и на кустах появилось пятно света. Кто-то спускался на велосипеде с гор.
— Фига себе. На велике. Откуда он едет-то? Там дальше ни одного населенного пункта на сорок километров. Или на все восемьдесят. Только чабаны.
— Может, просто кататься ездил. Возвращается…
Фара уже слепила глаза, и друзья расступились, чтобы дать велосипедисту проехать.
Сперва тот был скрыт яркой иглой света, бившей с его руля — а потом фара проплыла мимо и ночной ездок стал виден: это был мужчина с длинными седыми волосами и бородой, в черном спортивном костюме со светоотражающими наклейками.
«Какой-то гэндальф», — подумал Валентин.
На руле велосипеда горела не просто фара, а мощный электрический фонарь. Валентин успел заметить в ушах велосипедиста наушники, и стало ясно, отчего тот так фальшивит. Он от всей души подпевал своему музлу — дурным голосом, как всегда выходит у людей, лишенных музыкального слуха.
— Какой интересный тип, — сказал Тимофей, когда велосипедист унесся в ночь. — Не похож на местного джигита.
— Может, теперь джигиты такие, — ответил Иван. — Куда он едет?
— На нашу базу и едет. Куда еще?
И точно: исчезнув за кустами, свет фары через минуту появился ниже — и осветил открытые ворота, плакаты у дороги и домики. Велосипед повернул в ворота, проехал между домиками, и фара